— Мне нужны деньги, — заявил он как-то родителям.
— Зачем? Хочешь что-нибудь купить?
— Нет. Я поеду отдыхать.
— Но мы через неделю едем все вместе. Папа уже оформил себе отпуск.
— Я поеду один. Мне надоело все время держаться за ваши ручки.
— Ты в своем уме? Борис, ну скажи же ты ему что-нибудь.
— Никуда один ты не поедешь и денег не получишь.
— Но я так решил. Поэтому мне нужны деньги. Уезжаю я завтра. Так что не будем спорить.
— Щенок! — повысил голос отец. — Как ты разговариваешь с родителями! Если не хочешь ехать с нами, будешь все лето сидеть дома. Я проучу тебя. Ни копейки ты не получишь.
— Спасибо за науку, папа. Только нам не надо ссориться. Думаю, некрасиво получится, если оставленный без средств к существованию любимый сын пойдет к тебе на работу и попросит твоего начальника написать письмо на твою личную подмосковную дачу с просьбой выслать одинокому сыну немного денег.
— Негодяй! Я убью тебя! — Разъяренный отец с кулаками бросился на Дмитрия.
Но Дмитрия он не убил. Даже не ударил. Отец легко загорался, но так же мгновенно и остывал — чувство благоразумия и осторожности было в нем необыкновенно сильно. Дмитрий знал это. Поэтому на следующий день он уехал, бросив на прощание «любимым» родителям:
— Если денег не хватит, пришлю телеграмму на дачу.
И он действительно скоро прислал им телеграмму и сразу же получил требуемую сумму.
Так и повелось с тех пор у них в доме. То на школьные каникулы, то просто, как он выражался, чтобы «встряхнуться», Дмитрий на несколько дней уезжал из города. В городе сын «мелкого служащего», как он звал теперь своего отца, «встряхиваться» опасался — мешало врожденное чувство осторожности и благоразумия.
После окончания десятилетки Дмитрий не пошел ни в институт, ни на работу.
— Годик надо отдохнуть, осмотреться, — заявил он родителям.
И уехал. Где он был, чем занимался — родители не знали. Телеграммы с требованием выслать деньги приходили из разных городов.
Война застала Дмитрия на подмосковной даче, и он не сразу поверил в ее реальность. «Это меня не касается», — решил он. Только через неделю до него дошел ужасный смысл всего, что произошло: «Ведь меня могут забрать в армию. Могут убить». И он помчался домой: «Отец все может. У него колоссальные связи. Пусть знает — в армию я не пойду».
Дома он застал заплаканную мать — она только что проводила в армию отца. На имя Дмитрия лежала повестка из военкомата.
Часть, в которую попал Дмитрий, находилась на отдыхе, но уже через две недели ее бросили в бой. После тяжелых боев был оставлен Смоленск. Части медленно отходили все дальше на восток.
«Какой смысл подвергать себя смертельному риску, — думал Дмитрий. — Все равно скоро конец. Немцы в своих листовках пишут, что большинство крупных городов уже в их руках. Скоро возьмут Москву, и тогда все пропало».
Надо что-то делать. Воспользоваться листовкой — пропуском — и перейти к немцам? Нет. Это не подходит. Надо скрыться и переждать. Немцы возьмут Москву, установят новый порядок, а тогда, оглядевшись, можно будет решать, что дальше делать.
После очередного боя наши части стали отходить. Дмитрий заранее наметил укромное место в лесу, в котором решил остаться. Первым делом он сжег документы. Потом шел лесом, стараясь держаться подальше от дорог и населенных пунктов.
В густом лесу выбрал подходящее место, построил землянку. Три дня Дмитрий устраивал свое убежище, затем пошел на разведку, осмотреться. Километров через пять вышел к небольшой деревушке.
Три дома обозначались только обгорелыми печными трубами. Остальные тоже носили следы недавно прошедшего фронта. Покосившиеся, простреленные снарядами, с сорванными крышами. В деревне не чувствовалось признаков жизни. Локтев прошел по домам. Порылся на чердаках, в подвалах. Нашел старую рваную рубаху, брюки, замасленную телогрейку и еще какую-то рвань. В одном подвале разыскал немного картошки, в чулане немолотую рожь. Все это собрал и вернулся в свою землянку.
Следующий день потратил на штопку и стирку собранного барахла, которое затем надел на себя. Теперь Локтев выглядел вполне приличным парнем в рабочей одежде. Он был доволен собой. Война ушла далеко на восток и скоро кончится. Устроился хорошо, спокойно. Он даже не очень беспокоился, что может встретиться с немцами. На нем не написано, что он красноармеец.
Прошло около месяца. Дмитрий зарос, опустился, и теперь вряд ли кто-нибудь признал бы в нем того пижона, каким он был прежде.
Однажды, возвращаясь из очередного похода в деревню, сгибаясь под тяжестью мешка с картошкой, Дмитрий получил удар сзади и, еще не успев ни о чем подумать, упал лицом на землю. На него навалились, крепко сдавив вывернутые назад руки. Кто-то проворно ощупывал карманы. Вынули пистолет. После этого отпустили. Локтев приподнялся, сел. Лицо от удара о землю болело, из разбитой губы сочилась кровь.