- Хочешь, покажу тебе кое-что получше, чем то, что ты только что слушала? - предложил Ворон.
- Давай. Дерзай.
Он лег на крышу и указал на место рядом с собой.
- Закрой глаза, - сказал он, - Расслабься.
В голове роились мысли. они не давали друг другу прохода.
- Да перестань ты думать. Просто... лежи, и всё. Мысли - это облака. Будь ветром, разгони их.
Я попыталась последовать его совету. Стало как-то спокойно. Поверхность крыши превратилась в теплую траву, снег - в лепестки цветов. Ветер шумел, трепал мои молосы. Сквозь него тихо прорывалась песня. Я вся обратилась вслух, впитывая каждую ноту. Песня была похожа на шум прибоя и крики чаек, на шелест леса и стрекот кузнечиков, на треск костра и звон капель. Словно полуденный зной и запах ягодного варенья, словно цветущая черемуха и спелая вишня, словно крылья голубя и изогнутая шея лебедя, словно спираль ракушки и пятна камня на пляже.
- Что это? - прошептала я.
- Говорят, это поет само здание, - сказал Ворон, - Скрипичный Ключ часто играл эту мелодию,
- Это... Это очень красиво.
- Знаю, - сказал Ворон, - Не каждый может услышать её. Значит, ты и впрямь Иная... Я так рад услышать её. Она успокаивает.
Я стала подпевать. Кажется, Ворон удивился, но слушал внимательно, и, кажется, ему нравилось. Да и мне стало так хорошо, как будто меня уносило в неведомые дали, и надо мной было только небо.
- Я как корабль наоборот, - сказала я, - А небо - это море. И ему нет конца. И я вечно буду плыть, качаясь на волнах и чувствуя прохладный ветер и лучи солнца.
- И кроме этого моря, ничего нет?
- Совсем ничего. Бескрайние воды без пиратов и миражей.
Песня стихала, улетая куда-то вдаль. Как будто птица на крыльях её уносила. Или бабочка.
- Мне стало легче, - сказала я.
- А мне - ещё хуже, - рассмеялся Ворон.
Рубиновое море
- Давай, шевелись. Я ждать не буду.
Мы шли по пыльной лестнице. Его фигура маячит далеко впереди. Я едва поспеваю за ним. Мы выходим в тесный коридор, подходим к ржавой двери. Ромео взламывает замок и открывает дверь...
Нас обдает запахом пыли, старой бумаги и дерева. В теплом пепле погребены игрушки, волчки, погремушки, соломенные куклы, тетрадки с однотонными обложками. Едва слышно играла музыкальная шкатулка. И, кажется, я узнала эту мелодию...
В у окна, купаясь в лунном свете, стояло пианино. Искореженное, кособокое, но всё же пианино. И даже стояла нотная тетрадь.
- Ты знаешь, что Вечность был пианистом? - тихо спросил Ромео.
- Что? - обалдела я, - Вот это разносторонняя личность.
- Он ненавидел этот инструмент, потому что с ним были связаны плохие воспоминания. Но потом я привел его сюда и он заиграл. Как он играл.... На этом пианино любой может сыграть, если его коснется лунный свет. Но так, как Вечность, не сыграет никто.
Я тронула клавиши. Они были теплые, гладкие. Принялась играть произвольную мелодию, но получалось у меня неважно.
- Он мог без нот сыграть, - сказал Ромео, - Мог подобрать их на слух и воспроизвести по памяти в три часа ночи. Спросонок. Через десять лет.
- Да прям уж, - рассмеялась я.
- Ладно, мы не за этим сюда пришли, - сказал Ромео.
Он лёг на теплый пепел. Я плюхнулась рядом с ним.
- Не делай ничего, - сказан он, - Я сам всё сделаю.
Внизу был город, пестревший крышами, фонарями, заснеженными газонами. Мы поднимались всё выше. Я взмахивала своими крыльями, чувствуя небывалую свободу и легкость. Мне казалось, что я сверну все горы мира.
- Скажи, какая я птица? - спросила я Ромео.
- Чайка, - удивился тот, - Кто же ещё?
Сам он был острокрылым стрижем с точеным клювом и дерзким взглядом блестящих глаз. Он летел впереди, рассекая воздух, и указывал мне путь.
- А куда мы летим? - спросила я.
- Через океан, - сказал он.
Город сменился заснеженной пустыней. До самого горизонта не намечалось никаких деревьев, только редкие заброшенные постройки: засправочные станции, магазинчики, хижины, фермы... Вот и моя была ферма. С голым пшеничным полем, на котором теперь, увы, ничего не росло, загон, хлев, маленький кирпичный домик. По дороге на всех парах пчалась машина, в которой сидела молодёжь.
- Летом здесь красивее, - сказал Ромео, - Жаль, что тогда я не взял тебя с собой.
- А я тогда только на терапию ходила, - сказала я.
Если бы я могла показать ему язык, то я бы показала.
Дул холодный и пронизывающий ветер. Он залезал под оперение, подталкивал сзади, гнал тучи к югу. А впереди маячил город, как дворец в Ксанаду. Как и всегда, он был полон огней, придорожных кафе, гостиниц, цветов, гирлянд, уличных музыкантов и художников, продавцов жаренных каштанов. Неудивительно, почему все рвутся сюда. Если тот город давит, то этот освобождает.