Вернувшись в свою палату, я обнаружила, что Клэр нет. В палате было накурено, неубранная постель ещё хранила её тепло и запах. Я выглянула в окно. Она медленно уходила, и на её плечи и волосы приземлялись снежинки и тут же таяли от её тепла.
- У меня такое чувство, будто она тает, - услышала я голос, но не стала оборачиваться, - Как этот снег. И когда-нибудь превратится в грязную талую воду.
- Думаешь, она грязная?
- Она грязная. Но это не её грязь. Она хочет избавиться от неё.
Я усмехнулась.
- О да. Не она одна. Но вся проблема в том, что должно разбиться сердце.
- Её? Значит, исход один? Либо стать талой водой, либо родником? В любом случае ей придется умереть?
- Не её. Кто-то должен отдать своё сердце. Но он должен по-настоящему захотеть и ни секунды не колебаться.
- Тогда... Этим "кем-то" буду я.
Тогда я наконец обернулась и посмотрела на него внимательно.
- А хочешь ли ты этого? - громко спросила я, - Неужели ты уверен, что так любишь её, что готов проститься с жизнью?
Он удивленно посмотрел на меня. Чем-то они были похожи. Тот же взгляд и та же копна черных волос.
- Я... люблю её?
- Глупыш! - рассмеялась я, - Как ты же собираешься умирать за неё, если даже не можешь разобраться в своих чувствах?
- Просто... Где гарантия, что это действительно любовь, а не очередная болезненная одержимость? Ты ведь не знаешь.... Мы, черно-белые, любим не человека, а образ, что себе придумали. Бегаем, как собачка, за конченными скотами. Нас легче других обмануть, но обманщиками считаю нас.
- Что в твоем чувстве больше? Радости или болезненности?
- Я... Не знаю. Я думаю о ней, как об отце. Но отец меня бросил. И он оказался не тем, кем я его считал.
- Хорошо... Тогда попробуем по-другому. У тебя от неё чаще живот болит или приятное покалывание в груди?
Внезапно до него дошло и он просиял.
- Ну вот, видишь? - глупо хихикнула я, - Любовь и не должна причинять боль. Она - это лестница. Но ведущая вверх, а не вниз.
- Ты права! - энергично закивал парень, - Теперь я всё понял. Я отдам за неё своё сердце.
Он выскочил из палаты, а я вздохнула и села на подоконник. Славный паренек. И говорит, как Иной. Этот город действительно очень странный. Он полон удивительных людей.
- Нихрена себе ты тут речи задвигала! - услышала я знакомый ехидный голосок.
Эрик стоял под окном и орал в приоткрытую форточку. Я распахнула окно. Он влез и уселся рядом со мной. Мы болтали ногами и смотрели на деревья, укутанные снегом. Как будто цветы на них распустились. Гипсофилы.
- "Любовь - это лестница"! - передразнил он меня, - Да ты у нас романтик, оказывается. Какая же ты всё-таки у нас многогранная и неповторимая, каждый раз открываешься для меня с новой стороны!
- Так, восхищение мной - это, конечно, занятное и, безусловно, нужное дело, но оставим его на потом, - устало сказала я, - Сейчас меня волнует Хамелеон. Её все больше и больше затягивает, а я даже не могу ничего сделать.
- В 5:30 ты узнаешь ответ, - подмигнул он, - Вы ведь всегда узнавали об удивительных вещах именно в это время?
Он хлопнул меня по плечу, слез с подоконнила и унесся в даль, как будто исчезнув среди серебристого снега, освещаемого первыми фонарями. Сзади меня Халат убирал постель Ворожеи, обнажая голую поверхность кровати.
Я вышла в коридор. Тьма была наполнена звуками, я слышала голоса, смех и шум распыляемой краски, шуршание карт и свист чайника, перестукивание чашек, звук гитары и треск костров. И я знаю, что некоторым этим звукам не одно десятилетие. Журнал был прижат к груди, я чувствовала запах желтых страниц и слышала их шуршание.
Комната Лицедея и остальных была пуста, на стене были начертаны стихи. Из уважения к нему я не стала их читать. Это что-то личное, как тот альбом или портрет покойной супруги. На подоконнике стояла ваза с гипсофилами. Откуда они зимой? Я осторожно подошла к окну и прикоснулась к лепесткам. Они рассыпались белым снегом.
В палате, где никто не живет, на всю комнату раскинулся плед, под которым шевелились люди и мелькали карманные фонари. Я осторожно пробралась под него незримой тенью. Иные хохотали, освещая себя фонарями, рассказывали сказки и сочиняли частушки. Их лица были раскрашены и осыпаны блестками, в волосах были вплетены нитки, их головы украшали венки и тюрбаны, на руказ были фенечки и бласлеты "дружба". Один из них, светлокудрый и горделиво держащийся, держал в руках журнал и аккуратно выводил дату.