— Наконец-то, — процедила я на очередном сеансе групповой терапии.
— Зои? — удивилась Клэр, — Ты где была?
— В реанимации, где ж ещё? — хмыкнула я, — Лежала, как овощ, ходила под себя.
— Этот мистер Эррони регулярно нарушает медицинскую этику, — прошипел Ромео, — Не удивлюсь, если он лоботомию и электросудорожную терапию начнет практиковать.
— У нас одну пытались током лечить, — вспомнила я, — Гарри рассказывал. Правда, то был не мистер Эррони. Мисс Алингтон тогда помешала, да и заведующая подключилась. Отстояли девушку.
— Да ну? — присвистнула Клэр.
— Да врёт он, скорее всего, — хмыкнула Кларисса, — ЭСТ редко где лечат. И подростков вряд ли будут. Тем более против воли. У нас, конечно, много отсталых, но так, чтобы настолько?
— И где психотерапевт? — закатила глаза Клэр, — Отличное медицинское обслуживание у нас. По международным стандартам, чтоб их.
В комнату ворвался молодой человек в костюме, с очками набекрень и галстуком с бегемотиками.
— Извините, — принялся кланяться он, — Простите. Опоздал. «Битлджус» не мог пропустить.
У него был азиатский акцент, но «р» он выговаривал как француз. Но при этом был похож на скандинава. Смешной дядька, но все обожают его.
— Итак, начнем? — глупо улыбнулся он, растанув рот до ушей.
Все по очереди принялись рассказывать об изменении своего состояния, выполняли различные задания, состоящие из психологических упражнений. Я с трудом выдержала до его конца.
— Так сколько я пролежала там? — спросила я у Клэр.
— Не знаю… День? — пожала та плечами.
— Че? То есть, ты даже не придала значения тому, что меня нет? — обиженно спросила я.
— Почти сутки, — сказал Ромео, — Потом мисс Алингтон начала ругаться с Эррони и приказала выпустить тебя отсюда. Видела, что метод Брайана на тебя не подействует. Одиночество давит на тебя.
Навстречу нам побежали детишки в разноцветных свитерах.
— Весна, — хмыкнул Ромео, — Как сказал мистер Эррони, время обострения у всяких психов.
Мы вышли на крыльцо. Близилось начало лета, и всё вокруг кричало об этом.
— Скоро июнь, — сказала Кларисса.
— Вот и хорошо, — сказала я, — Ненавижу май.
— Я тоже, — признался Ромео, — У меня аллергия.
— Хочешь, подарю цветы? — осклабился Эрик.
— Интересно, с каких пор ты ненавидишь май? — мрачно спросила Кларисса.
— А что, хочешь вернуть? — резко спросила я, — Потому что я лично нет.
— Успокойтесь, дамы, — миролюбиво сказал Эрик, — Мир и любовь!
Кларисса внимательно посмотрела на меня через свои очки. Цепи прошлого нас связывали, цепи, свисающие вниз, в темноту. То, откуда они брали начало, было недоступно моему понимаю. Может, оно и к лучшему.
Не открывай ящик, Пандора.
====== Багряные метаморфозы ======
Июнь сопровождался песней цикад, запахом горячих грязных волос и запекшегося пота, полуденной негой и ощущением сухости в горле. И чем жарче становилось, тем более ухудшалось моё состояние, тем ближе подступало ко мне прошлое, тем больше раскрывалась дверца ящика Пандоры.
Когда вернулся Блейн, мне стало легче. Вдвоём мы с ним гуляли по крыше, воображая, что линия горизонта — океанская гладь. Он мне рассказывал о севере и юге, о горах и морском дне, о забытых мелодиях и сожженых рукописях. Мы не говорили, подобно «образованной молодёжи», о классике литературы, философии и иных мирах. Мы говорили о том, что здесь и сейчас, о том, что было и всегда будет. Мы не тянулись к звёздам — нам хватало блеска воды и солнечных зайчиков. А иногда мы заходили на чердак, и он играл на пианино. Сначала неуверенно, нехотя. Ромео говорил, что сначала он чуть ли не шипел при виде этого инструмента, а сейчас он играл, закрыв глаза, повторяя пение соловья, свист ветра и шум прибоя и листвы.
— Дед заставлял играть меня на этом инструменте, — говорил он, — Кровь стекала с моих пальцем, окрашивая клавиши в красный. На концертах многие плакали, но они не знают, что это кровавые песни.
Он сжимался от страха, делаясь вмиг беззащитным и маленьким.
— Ты знала, что многие пианисты и скрипачи ненавидят музыку? Что многие балерины видят станок в кошмарах? Искусство построено на реках крови. Гении дома выпускают свои когти, а в глазах публики остаются вдохновенными служителями народа, преданными вечным темам.
В те минуты даже воздух становился плотным. Он пугал меня, и я просила его прекратить. И тогда он делался прежним добродушным и слегка язвительным пареньком.
Не открывай ящик, Пандора.
Эрик мог веселить меня, устраивать всякие шалости подобно Карлсону, но он мог лишь заглушать. Быть может, он и шумел, чтобы перебить свой внутренний крик. А может, я опять делаю из окружающих лирических героев.
Меня пичкали таблетками, кололи, донимали терапиями, мистер Эррони всячески меня унижал, выворачивая мою душу наизнанку, и потому мы с Эриком отыгрывались на санитарах. Угоняли тележки, я сидела, он вез, а иногда мы устраивали гонки с Клэр и Ромео, а Блейн с ехидным видом мелкого предпринимателя принимал ставки. Дрались едой в столовой, порой устраивая масштабные войны. Рисовали на стенах, писали всякие глупости, бегали по коридорам во время отбоя, подсовывали санитарам крыс, жуков, тараканов и пауков, соревновались в небылицах во время групповой терапии. Победу присудили Эрику: он создал целую эпопею об инопланетном жителе шкафа, являющимся носителем коллективного сознания межгалактической империи колонизаторов, присланным, чтобы поработить человеческий вид.
А потом к Эрику присоединился Саймон. Он прибыл одновременно с вернувшимся Блейном. Саймон был удивительно лохматым, небритым, похожим на Йети, а на руках у него были нарисованы созвездия. Когда я его впервые встретила, он сидел на скамейке возле кабинета мистера Эррони, сложив руки и выпрямив спину, как школьница на общем фото. Возле сидел Эрик, жеманно что-то ему рассказывая, держа в руке стакан с трубочкой и кусочке лимона, нанизанном на зубочистку.
— Эрик, ты отпочковал себе собрата? — удивилась я, — Что это за кадр?
— Если я Эрик Первый Препротивнейший, то он Саймон Второй Придурочный, так сложно догадаться, что ли? — проворчал Эрик.
— А почему второй? — села я рядом с Саймоном.
— Потому что первый у нас я, — Эрик чуть ли не светился от гордости, — И только я. А он — моя правая рука.
— А я думала, я твоя правая рука, — обиделась я.
— Ну, ты моя правая нога, — примирительным тоном сказал Эрик, — Тоже очень ответственная должность.
— А ты у мистера Эррони, что ли, наблюдаешься? — спросила я. — От всей души сочувствую тебе.
— Что, настолько всё плохо? — испуганно спросил Саймон.
— Конечно! — оживился Эрик, — Ты не представляешь, что только с ней не делали! И запирали в изоляторе, и привязывали к кровати, и кололи парализующее, и лечили электрошоком, и даже провели лоботомию! Теперь она матерый псих, прикинь!
— Обычно после лоботомии становятся овощами, — заметил Саймон.
— А она у нас особый случай, — хмыкнул Эрик, — она так просто не сдастся. Она ведет кровавую войну с карательной психиатрией, принявшей облик гуманистической.
— Да ладно? И скольким психиатрам она расцарапала морды?
— Какое «расцарапала»? Бери выше! Она троих убила, нескольких избила, во всех кидается фекалиями. Видел лысину мистера Эррони? Это она сделала!
— Нифига себе! Это её голоса научили?
— Это она голоса учит! Корону Зои — королеве психов!
Эрик вскочил, поставив ногу на скамейку, и принялся декламировать, и вскоре его подхватили другие голоса:
— Корону Зои! Корону Зои! Корону Зои!
Я громко хлопнула себя рукой по лицу. Из кабинета вышел разъяренный мистер Эррони и накричал на нас. Схватил меня и Эрика за ухо, потащил в кладовую и запер там.
— Всё, это было последней каплей! — надрывался он под наш перекрестный смех, — Вы уже всех сотрудников достали! Сколько можно вести себя, как обезьяны?! Вы не в кабаке, понятно?! Гребаные психи, вас надо галоперидолом накачать, чтобы слюни текли!!!