Ужас. Как выпишут — пойду навещу бабушку.
Клэр с ужасом на нас смотрела. Не могу больше… Видеть её не желаю.
ОНА УБЬЕТ В НАС ВСЁ
ВЫЖГЕТ СВОИМ ЧЕРНЫМ ПЛАМЕНЕМ
НЕНАВИЖУ
УЙДИ, ПРОСТО УЙДИ
ИНАЧЕ ТУТ НЕ ОСТАНЕТСЯ НИЧЕГО
БЕСКОНЕЧНО ТОНУЩИЙ КОРАБЛЬ
Клариссу увели в изолятор. Меня следом за ней. Нас разделяла стена, и я бы многое отдала, лишь бы хотя бы заговорить с ней. Это невыносимо — быть под прицелом Халатов, как бабочка на кончике булавки, как бактерия под микроскопом. Я слышала скрип ручек, записывающих что-то в тетрадях, и этот звук бил по моим ушам. Изо дня в день слышала один и тот же вопрос: «Как Вы себя сегодня чувствуете?». И каждый раз заверяла, что всё в порядке. Пока меня всё-таки не выпустили.
Вернувшись в свою палату, я обнаружила, что Клэр нет. В палате было накурено, неубранная постель ещё хранила её тепло и запах. Я выглянула в окно. Она медленно уходила, и на её плечи и волосы приземлялись снежинки и тут же таяли от её тепла.
— У меня такое чувство, будто она тает, — услышала я голос, но не стала оборачиваться, — Как этот снег. И когда-нибудь превратится в грязную талую воду.
— Думаешь, она грязная?
— Она грязная. Но это не её грязь. Она хочет избавиться от неё.
Я усмехнулась.
— О да. Не она одна. Но вся проблема в том, что должно разбиться сердце.
— Её? Значит, исход один? Либо стать талой водой, либо родником? В любом случае ей придется умереть?
— Не её. Кто-то должен отдать своё сердце. Но он должен по-настоящему захотеть и ни секунды не колебаться.
— Тогда… Этим «кем-то» буду я.
Тогда я наконец обернулась и посмотрела на него внимательно.
— А хочешь ли ты этого? — громко спросила я, — Неужели ты уверен, что так любишь её, что готов проститься с жизнью?
Он удивленно посмотрел на меня. Чем-то они были похожи. Тот же взгляд и та же копна черных волос.
— Я… люблю её?
— Глупыш! — рассмеялась я, — Как ты же собираешься умирать за неё, если даже не можешь разобраться в своих чувствах?
— Просто… Где гарантия, что это действительно любовь, а не очередная болезненная одержимость? Ты ведь не знаешь… Мы, черно-белые, любим не человека, а образ, что себе придумали. Бегаем, как собачка, за конченными скотами. Нас легче других обмануть, но обманщиками считаю нас.
— Что в твоем чувстве больше? Радости или болезненности?
— Я… Не знаю. Я думаю о ней, как об отце. Но отец меня бросил. И он оказался не тем, кем я его считал.
— Хорошо… Тогда попробуем по-другому. У тебя от неё чаще живот болит или приятное покалывание в груди?
Внезапно до него дошло и он просиял.
— Ну вот, видишь? — глупо хихикнула я, — Любовь и не должна причинять боль. Она — это лестница. Но ведущая вверх, а не вниз.
— Ты права! — энергично закивал парень, — Теперь я всё понял. Я отдам за неё своё сердце.
Он выскочил из палаты, а я вздохнула и села на подоконник. Славный паренек. И говорит, как Иной. Этот город действительно очень странный. Он полон удивительных людей.
— Нихрена себе ты тут речи задвигала! — услышала я знакомый ехидный голосок.
Эрик стоял под окном и орал в приоткрытую форточку. Я распахнула окно. Он влез и уселся рядом со мной. Мы болтали ногами и смотрели на деревья, укутанные снегом. Как будто цветы на них распустились. Гипсофилы.
— «Любовь — это лестница»! — передразнил он меня, — Да ты у нас романтик, оказывается. Какая же ты всё-таки у нас многогранная и неповторимая, каждый раз открываешься для меня с новой стороны!
— Так, восхищение мной — это, конечно, занятное и, безусловно, нужное дело, но оставим его на потом, — устало сказала я, — Сейчас меня волнует Хамелеон. Её все больше и больше затягивает, а я даже не могу ничего сделать.
— В 5:30 ты узнаешь ответ, — подмигнул он, — Вы ведь всегда узнавали об удивительных вещах именно в это время?
Он хлопнул меня по плечу, слез с подоконника и унесся в даль, как будто исчезнув среди серебристого снега, освещаемого первыми фонарями. Сзади меня Халат убирал постель Ворожеи, обнажая голую поверхность кровати.
Я вышла в коридор. Тьма была наполнена звуками, я слышала голоса, смех и шум распыляемой краски, шуршание карт и свист чайника, перестукивание чашек, звук гитары и треск костров. И я знаю, что некоторым этим звукам не одно десятилетие. Журнал был прижат к груди, я чувствовала запах желтых страниц и слышала их шуршание.
Комната Лицедея и остальных была пуста, на стене были начертаны стихи. Из уважения к нему я не стала их читать. Это что-то личное, как тот альбом. На подоконнике стояла ваза с гипсофилами. Откуда они зимой? Я осторожно подошла к окну и прикоснулась к лепесткам. Они рассыпались белым снегом.
В палате, где никто не живет, на всю комнату раскинулся плед, под которым шевелились люди и мелькали карманные фонари. Я осторожно пробралась под него незримой тенью. Иные хохотали, освещая себя фонарями, рассказывали сказки и сочиняли частушки. Их лица были раскрашены и осыпаны блестками, в волосах были вплетены нитки, их головы украшали венки и тюрбаны, на руках были фенечки и браслеты «дружба». Один из них, светлокудрый и горделиво держащийся, держал в руках журнал и аккуратно выводил дату.
В палате Кита распологались другие Знающие, таинственные и молчаливые. Они чертили на потолке созвездия невидимыми чернилами, разжигали костры из медицинских карт и играли на секреты. Кит сидел во главе, он казался счастливым. Вот только тени у него не было, но даже этот факт его очень радовал.
Я вышла в сад. Повсюду цвели эти снежные цветы, сад освещала полная луна. Я подумала, что эти цветы рождены от снега и лунного цвета. Луна бессмертна, а снег умирает и возрождается кучу раз. После себя он оставляет белые цветы невиданной красоты, чтобы Луна не тосковала, когда его нет.
— Очень красивая легенда, — услышала я голос Королевы.
Я обернулась, но не увидела её. Только сугроб со следами птиц.
— Я хотела тебе помочь, но теперь думаю, что ты итак всё знаешь.
— Что ты имеешь ввиду? — спросила я.
Но ответа не последовало. Я принялась шарить вокруг в поисках хотя бы намека на её присутствие, но в саду стояла торжественная тишина, и моими компаньонами были только деревья да кусты. Я вздохнула и подошла к клетке. Хамелеон уже ждала меня.
— Я вырвалась, — сказала она, — Но ненадолго. Скоро меня опять затянет.
Свет Луны отражался от её очков. Меня это взбесило.
— Открой глаза, — сказала я и сорвала с неё очки, тут же разбив их.
ДРЫЗГ!
Полетели осколки, как брызги воды. Скрылись в снегу, оставив в нём глубокие шрамы. Она шокированно смотрела на меня своими глазами. Да, теперь я вижу, какого они цвета. Мутно-зелёные. Как мои, только хуже.
— Что ты наделала? — прошептала она.
НЕ СПАСЁШЬ ЕЁ
Спасу.
Я схватила её за запястье. Мы полетели куда-то вниз, за пределы клетки, за пределы зимней ночи. Я крепко вцепилась в неё, она беспомощно смотрела на меня. Я почувствовала резкую боль в спине. Что-то выбиралось из моей кожи, резало её, разрывало, вылуплялось, как из скорлупы. Крылья. Белоснежные, с черными кончиками. Кожа обрастала перьями. Больно. Невыносимо больно. Тело жгло огнём.
БРОСЬ ЕЁ И ТЕБЕ СТАНЕТ ЛЕГЧЕ
Я лишь ещё крепче сжала её своими лапами, вонзила в её кожу когти. Неожиданно я стала легкой, а она — несоизмеримо тяжелой. Город внизу приближался к нам. Белоснежный, с улицами- катакомбами. Он жадно раскрыл свою пасть.