Вечером внезапно нагрянули Свенссоны. А может быть, Вита заранее сговорилась с ними? И профессор, и сын его, магистр изящной словесности, были встревожены: они уже поняли, что Толубеев совсем не тот, за кого себя выдавал, а задать главный вопрос они стеснялись или, может быть, просто боялись.
Только после ужина, уже за кофе, Севед Свенссон спросил:
— Куда вы хотите исчезнуть?
И Толубеев коротко ответил:
— Домой. Мне еще долго воевать…
Севед Свенссон сказал:
— Мне всегда казалось, что пленный человек выбывает из игры.
— Эта война совсем не похожа на игру!
Старший Свенссон хмуро сообщил:
— Я слушал сегодня немецкое радио: ваши войска оставили Белгород. Немцы хвастают, что это крупный город в центре России, в одной из самых плодородных областей страны.
— Да, это большой город…
— Немцы говорят, что военное счастье снова на их стороне. По их подсчетам получается, что советские войска потеряли в этих операциях под Харьковом и Белгородом за восемь недель сто шестьдесят дивизий и бригад…
— Бумага все стерпит!
— Как? Как? — не понял Севед Свенссон.
— Русская идиома, — объяснила Вита. — Господин Вольёдя говорит, что написать или напечатать можно все, что угодно. Он не верит немецким сводкам…
Свенссоны уехали сразу после ужина. Уже на пороге, прощаясь, старший Свенссон спросил:
— Итак, в субботу вечером?
— Да.
— Хорошо, мы с сыном выполним поручение, хотя я так и не уяснил, что вам было нужно в нашей стране?
— Только немецкий экспорт!
— О, наши промышленники продали немцам всю страну! — с горечью признал Свенссон.
— Но людей продать они не смогли! — ответил Толубеев. — И чем скорее мы разгромим немецкие армии, тем быстрее вы освободитесь от этой рабской зависимости…
— Боюсь, что эта война превратится в Тридцатилетнюю! — вымолвил Свенссон.
— Ее конец уже предрешен, и напрасно немцы похваляются своими мнимыми победами!
— Да будет так! — торжественно подхватил старший Свенссон, и Севед молча склонил голову, присоединяясь к нему.
«Датские патриоты за последнее время усилили борьбу против немецких оккупантов. В первой половине марта в Копенгагене взорвано три цеха на одном крупном заводе. 26 марта произошел взрыв на другом машиностроительном заводе, выпускающем продукцию для немецкой армии. На днях группа патриотов ночью подожгла казарму, в которой находились немецкие солдаты».
В пятницу они ненадолго съездили в город. Толубеев позвонил мастеру Андреену на завод, сказал, что отправится на неделю в Киркенес по делам концерна, заехал в его домик и взял из чемодана самое необходимое, оставив в нем прощальную записку, в которой обещал встретиться «в шесть часов вечера после войны». Вита поехала за письмами отца.
Когда он сел в машину возле ворот парка, ему бросились в глаза крупные свертки в упаковке с магазинным клеймом. Дома Вита торжественно преподнесла ему один из свертков:
— Пожалуйста, надень это, я хочу посмотреть, как ты будешь выглядеть?
У него не хватило духу обижать ее отказом. Поднявшись к себе, он распаковал сверток. В нем оказался рыбацкий костюм из какой-то плотной материи, подбитый гагачьим пухом: и куртка, и брюки, и высокие сапоги с ремнями под коленом и на щиколотке, «скифские», — как называли эту обувь заядлые яхтсмены, — шерстяные толстые чулки. Когда он надел все это обмундирование и подошел к зеркалу, он и сам себе показался настоящим «морским волком».
Выйдя в этом наряде в столовую, он остановился пораженный. На Вите был точно такой же наряд, правда, более изящный, но на Вите все выглядело изящно.
— Тебе-то это зачем? — изумленно спросил он и вдруг ощутил холодок в груди. Она, кажется, решила идти в море вместе с Свенссонами!
— Я буду с тобой до последнего мгновения! — твердо сказала она.
Возражать он не мог.
Полюбовавшись на себя в зеркало, она ушла к себе и сменила этот маскарадный костюм на обычное платье. Он тоже переоделся, но легче от этого не стало. Все думалось: долгие проводы — лишние слезы.
Весь этот вечер и весь субботний день она была необычно тиха, послушна, ухаживала за ним, как за больным. Из дома они не выходили, да и Толубеев остерегался: теперь, когда все было готово для возвращения, надо было притаиться, замереть. И Вита как будто поняла это его желание…