Но нет, не так уж тут спокойно! Вот пробежал мальчишка с вечерними выпусками газет, и все старушки, все влюбленные одинаковым жестом принялись рыться в карманах, в кошельках, отыскивая тусклые монетки по три-пять эре, и вот уже у всех в руках зашуршали газеты, хотя воздух начал остывать, пора бы и по домам…
Толубеев тоже купил «Дагбладет», которую и следовало читать почтенному рабочему, может быть, члену социал-демократической партии, функционеру.
Он уткнулся в газету, пытаясь понять по сводкам немецкого командования, что делается на фронтах. Немцы продолжали писать о наступлении на харьковском направлении, Армии «Центр» и «Север» улучшали свою «эластическую оборону». Это словечко появилось в немецких сводках недавно и обозначало оно, как правило, отступление под давлением советских войск. Но звучало почти оптимистически…
Путаясь в длинных высокопарных фразах ведомства Геббельса, Толубеев не услышал шагов. Привел его в себя только милый голос:
— Так-то вы, господин Вольёдя, встречаете любимую? А где же цветы?
Он вскочил, роняя газетные листы. Но она уже прижалась к нему, опустив руки на его плечи, приподнялась на цыпочках, поцеловала в губы. Он осторожно усадил ее.
— Гадкий человек, почему ты так долго не звонил? — спросила она, все еще пытаясь продолжать игру, но голос был ломок и неуверен.
Он невольно выбранил себя за то, что доставил ей столько беспокойства.
— Фрекен Вита, ваш покорный друг сдавал экзамены! — попытался он продолжить ее игру.
— На бакалавра?
— Нет, на термиста шарикоподшипникового завода.
— Фу, как грубо!
Она по-детски обиделась, и он молча взял ее руки в свои. Ей нужно привыкнуть к мысли, что он совсем не тот блестящий инженер из далекой России, за которым ухаживали ее отец, ее старшие друзья, к каждому слову которого почтительно прислушивались сверстники. Тогда он представлял государство. А сейчас для нее он должен остаться частным человеком.
Она вздрогнула от порыва холодного ветра, и Толубеев торопливо вскочил:
— Вита, пойдем в кафе! Мне просто необходимо что-нибудь выпить.
— И мне! Хотя бы кофе.
Он торжественно позвякал в кармане серебряными кронами.
— Ты слышишь эту музыку? Моя первая получка!
Она огорченно оглядела его худое лицо, фигуру, на которой только что приобретенное пальто висело, как на вешалке.
— Ты должен был взять у меня немного денег и отдохнуть хоть месяц! — укоризненно произнесла она. — Не понимаю, как тебя могли принять на работу! Ты же все еще похож на скелет!
— А, были бы кости, а мясо нарастет! — беспечно сказал он.
— Как? Как?
— О, это русская пословица! — объяснил он.
— Ты произносишь свои пословицы, как молитвы, — пожаловалась она. — Ты же знаешь, я не понимаю идиоматические выражения!
— Больше не буду!
Он увлек ее к тихому ресторану, который высмотрел, когда шел на свидание. Ресторан находился в переулке, и, сворачивая туда, он оглянулся. Ему показалось, что какой-то хорошо одетый человек хотел было последовать за ними, но потом раздумал и повернул обратно. Впрочем, он тут же забыл об этом постороннем человеке.
Они долго сидели в обманчивом одиночестве — по обе стороны столика стояли китайские ширмы с розовыми драконами, скрывая их от соседей и соседей от них, ресторан находился рядом с парком, в котором назначались большинство свиданий между жителями Осло, и хозяин сумел учесть это. Потом немного танцевали, — только солидные медленные танцы вроде чарльстона и танго, — еще долго пили кофе, потому что за окном завихрилась весенняя метель, мокрая, скользкая, и чувствовали они себя, как в первые дни своей любви — бездомными, одинокими, первыми людьми на пустой еще и неготовой для радостей земле…
Уже прощаясь у ее дома — гранитного куба, приспособленного больше для официальных приемов, нежели для семейного жилья, так искусно были спрятаны жилые комнаты в глубине этого здания, в той части, к которой примыкал небольшой внутренний сад, — он вдруг ощутил на губах ее губы и затем услышал горячий шепот:
— Завтра опять суббота! Мы поедем в усадьбу! Я заеду за тобой в час дня, только скажи — куда?
— Я буду у парка! — только и выговорил он.
«15 марта наши войска после многодневных и ожесточенных боев по приказу командования эвакуировали город Харьков.
В Смоленской области наши войска, продолжая наступление, заняли город Холм-Жирковский.
На остальных фронтах наши войска вели бои на прежних направлениях».
В восемь часов утра он был на своем рабочем месте.
В этот короткий рабочий день руководители цехов словно взбесились и гнали продукцию так быстро, что казалось, они решили за четыре часа работы выкатить шарикоподшипников больше, чем за обычный день. Термическая печь, у которой дежурил Толубеев, была загружена сверх нормы, и он сообщил об этом дежурному инженеру.
Инженер просмотрел счетчики, паратермометры, махнул рукой:
— Сойдет!
Сойдет, так сойдет. Инженер, по-видимому, надеялся, что контролерам из немецкой приемной комиссии тоже хочется побыстрее убраться с завода. А Толубееву каждый день хотелось, чтобы вся закаливаемая им продукция превратилась в брак. И хотя он знал, что не имеет права рисковать, отчего не рискнуть, если инженер благословляет?
В девять утра к нему подошел взволнованный мастер Андреен.
— Камрад Владимир, вас вызывают к сменному инженеру…
Толубеев сбросил запятнанную кислотами спецовку, надел пиджак, хранившийся в рабочем ящичке, и последовал за мастером. Он только выглядел спокойным, но сердце билось глухо и торопливо.
Андреен, проводив его до кабинки сменного инженера, отступил и исчез за станками. Толубеев подумал: «Будет стоять тут хоть до второго пришествия и ждать, выведут ли меня под конвоем или отпустят к станку…».
В конторке никого, кроме дежурного инженера, с которым Толубеев только что разговаривал, не было. Инженер кивнул на снятую трубку телефона:
— Трубка ждет вас, господин Толубеев! — и посмотрел на рабочего с таким удивлением, будто на его глазах происходило чудо. Вряд ли в эту конторку когда-нибудь приглашали к телефону рабочего…
— Я слушаю, — медленно и ровно сказал Толубеев. Впрочем, выглядеть спокойным ему помогало стремление говорить по-норвежски чисто и благозвучно.
— Господин Толубеев? — голос был мягкий, женский, очевидно, секретарский. — С вами будет говорить господин Арвид Масон…
Он чуть не выронил трубку. Ее отец!
— Господин Толубеев? — он всегда бы узнал этот низкий, словно бы заплывший жирком, голос власть имущего человека без излишних сомнений.
— Да, — внезапно став по-настоящему спокойным, ответил он.
— Прошу вас заехать ко мне в управление через тридцать минут.
— Простите, господин Масон, боюсь, что меня не отпустят с работы.
— Я уже договорился с начальником цеха. Моя машина ждет вас у проходной завода.
— Благодарю. Буду.
Он положил трубку. Сменный инженер все еще глядел на него, как на Валаамову ослицу, которая всю жизнь неблагозвучно кричала и вдруг заговорила человеческим языком.
— Это в самом деле господин Арвид Масон? — только и спросил он.
— Вы же, вероятно, с ним говорили?
— Не я. Начальник смены. Я только получил приказ разыскать вас и вызвать в конторку к телефону.
— Да, господин Арвид Масон, — устало сказал Толубеев. Ему и без этих дурацких расспросов было о чем подумать. Чтобы отвязаться, он коротко буркнул — Я предложил господину Масону одно маленькое изобретение…
— О! — в глазах инженера сияла почти божественная благодать.
— Я могу покинуть рабочее место? — деловито спросил Толубеев, пытаясь погасить это небесное сияние в Глазах инженера.
— Конечно, конечно! Вы свободны на всю смену! — поторопился тот.