На что они надеялись? Отсидеться в кустах и всё разузнать — точно нет. Все они, даже Изи — безумцы, любящие хорошие битвы. Берсерки по духу, как и он, Хольгер-берсерк, альфа-властитель Соколиных утёсов.
Медведь мощно зарычал, предупреждая, что готов убивать. Его рык становился всё громче. Бьёрн-людоед надрывал горло так, будто шёл против равного или целой стаи. Он, несомненно, боялся. Но кого мог испугаться чудовищно сильный огромный медведь?
До дороги оставалось всего ничего — преодолеть с десяток деревьев по склону, когда рык медведя оборвался изумлённым, испуганным визгом, а огромная тёмная фигура запылала огнём. Волки отпрянули врассыпную, и Хольгер выбрал минуту чужого смятения, чтобы остановиться, поднять голову и завыть — яростно, дико, как всегда в битвах, возвещая, что на поле боя выходит берсерк.
Одного его страшного воя хватило, чтобы ряды противника смешались, а самые трусливые поджали хвосты. Несколько серых теней бросилось под прикрытие кустов на той стороне дороге, остальные сбились в кучу, не зная, что делать, и мешая друг другу. Медведь рычал и катался по снегу, безуспешно пытаясь сбить пламя, рассыпая вокруг себя яркие искры, крохотными язычками остающимися гореть на снегу.
И в эту смятенную толпу ворвался скалящий острые клыки Хольгер и его беты. А уж они точно знали, что делать там, где каждый, кроме них — враг.
Под рёв медведя, визг и клацанье челюстей Хольгер провёл свою самую быструю победоносную битву. Ему хватило нескольких минут и десятка людей, чтобы обратить в бегство стаю втрое-вчетверо больше.
Он рычал, рвал зубами, сбивал с ног всех, кто не свой, и вскоре на дороге, кроме катающегося по снегу, пылающего, словно хорошо промасленный факел, медведя и перевёрнутой кареты, в тени которой прятался кто-то в белых мехах, никого не осталось.
Хольгер обежал поле боя по кругу, но никого не нашёл, кроме трупов. Из четвёрки павших лошадей на одну даже ему было страшно смотреть — видно, бедняга пришлась медведю по вкусу.
Из двух мёртвых людей только один был человеком — тот, чьё тело оказалось в сугробе, оставив снаружи лишь сапоги. Вторым мертвецом оказался обгорелый волк в человеческой форме. Его Хольгер сразу узнал, и, пусть и воняло ужасно, не отказал себе в удовольствии помочиться.
Крысе — крысиная смерть. И даже приятно, что не нужно мараться о такое ничтожество.
Хольгер вернулся к своим, поглядывая то на катающегося по снегу медведя, то на прячущегося под прикрытием кареты человека. Внутри неё тоже кто-то был, но угрозы собой не представлял. А вот снаружи находилась женщина, судя по запаху — молодая, испуганная, вкусная, а если вспомнить о незавидной судьбе Маркуса — крайне опасная.
Тут и гадать нечего, кто она — ведьма. Об их племени Хольгер всё знал, потому и собирался держаться подальше.
«Ей достаточно в глаза заглянуть, чтобы волк лишился души и стал привязчивым, будто собака, — вспомнился бабушкин голос, треск огня и завывания зимнего ветра в камине. — Если встретится тебе такая на жизненном пути, Хогги, беги от неё, чтобы аж пятки сверкали. Обещай, что исполнишь».
Маленький Хогги, разумеется, дал слово избегать коварных обольстительных ведьм, взрослый Хольгер собирался последовать совету бабушки в точности — убежать и поскорей, тем более дела не ждали.
Хольгер помог ведьме, чем мог и хотел, и она ему помогла, так что они были квиты. А лезть к ведьмам — себе дороже, да и опасно. Все они такие или только одна, но пахла молодая ведьма прекрасно, даже вонь горящей плоти и шерсти не могла перебить чарующий аромат.
Медведь всё ещё катался по снегу, но волшебное пламя не гасло, разгоралось сильней, оставляло на белом пылающие капли и лужи. Изи подобралась к ближайшему огоньку, потянулась к нему любопытным носом. Хольгер зарычал, впервые за день всерьёз осаживая сестру — испугался.
«Мы уходим», — рыкнул он, созывая своих, исследующих всё вокруг и отдыхающих.
Изи попятилась и села на снег, наклонила голову на бок. Ей не потребовалось обращаться и говорить человеческим языком, он и так её понял: «Как уходить, когда здесь столько нового и интересного? Разве мы со спасёнными людьми даже не познакомимся?»
«Нет», — ответил Хольгер и вновь рыкнул, созывая других любопытных и своевольных.
Двух из десяти бет не хватило — видимо, всё ещё рыскали по кустам и не слышали зова. Хольгер поднял голову и громко завыл.
Вой резко оборвался, когда пришла острая боль — ударила в левый бок, обожгла всё нутро, сбила с ног. Перед глазами вдруг стало темно, и он лишь успел удивиться. Как же так? Его победили?
Глава 15. Агнешка. Спасители
Нападавшие скрылись в лесу, прогнавшие их волки близко к карете не подходили, и Агнешка со слезами на глазах принялась за молитву. Её всё ещё трясло из-за пережитого ужаса, но милостью Творца она была спасена. Обе они спасены: с другой стороны днища кареты доносилось бормотание Фицы. Та молилась истово, с искренностью грешника, раскаявшегося в последние мгновения перед неминуемой смертью.
Агнешка на краткий миг даже позавидовала ей, ведь сама впервые за годы не смогла сосредоточиться, и молитва превратилась в пустые слова. Все попытки дотянуться до неба не удались.
Сдавшись овладевшей и телом, и сердцем усталости, Агнешка принялась мысленно вторить Фице, хотя та взывала к распятому богу и его матери, а последовательницы архангела Люциана обыкновенно обращались напрямую к Творцу. Но лучше уж помолиться так, чем никак, решила Агнешка. Происходящее вокруг сильно тревожило и пригибало к земле.
Волколаки отошли дальше, к середине дороги, переговаривались там по-своему, тихими рыками. Горящий медведь продолжал кататься по снегу, выл и рыдал от терзающей тело боли.
Агнешка закрыла бы уши ладонями, лишь бы не слышать свидетельств его муки, но побоялась пропустить что-то важное. Слёзы катились из глаз, так больно и обидно ей было.
Пусть и лишённый разума и всякого сострадания к другим, но всё же живой человек страдал по её вине. Другой уже отмучился и неподвижно лежал чёрным обугленным поленом на белом, как саван, снегу. Огоньки, горящие вокруг него, походили на пламя зажжённых свечей.
Огромный серебристо-белый волк обежал карету по кругу. Его глаза горели алым огнём. Агнешка с ужасом следила за каждым движением альфы, заметила и как человек в обличии зверя задрал ногу и помочился на лежащее на снегу обгорелое тело. Агнешка отвернулась, когда поняла, что волк собирается делать, но от журчания — и понимания происходящего — спрятаться не смогла.
В этих наполовину людях, наполовину зверях крылось слишком много дикого, необъяснимо жестокого, бесчеловечного. Как можно так поступать? Даже если это поверженный враг — разве он не заслуживает хоть толики уважения?
О том, какую черноту она сама увидела в волколаке, собравшемся её обесчестить, а затем убить, Агнешка быстро забыла. Но если бы её спросили, то ответила бы: «О мёртвых либо хорошо, либо ничего».
Он погиб, и больше она на него не злилась. Теперь он ничем никому не грозил, а его бесславная смерть и последующее унижение вызывали только сочувствие. Живой всё-таки был человек, мог раскаяться, исправиться, но уже не судьба. Жаль, что её руками она оборвалась.
Его смерть — её вина. Это правда, её нельзя отрицать. Но даже на миг Агнешка не могла допустить мысль, что ей следовало поступить иначе: сдаться, самой умереть. Нет! Огненные силы в минуту наивысшей опасности ей дал сам Творец. А значит, ей следовало их применить, а не ждать схождения на землю ангелов с пылающими мечами.
Помощь к ней и правда спустилась. Только не с небес, а с горы, и не небесным воинством, а ватагой волков, возглавляемых серебристым вожаком с сияющими алым глазами.
Агнешка всем телом вздрогнула, когда красавец-волк поднял голову к небу и завыл — чудовищно громко и страшно.