Хорошо хоть сразу признался, что выстрелил в оборотня не простой, а посеребренной стрелой. Не той, с которой охотятся на обычного зверя, а настоящим оружием — боевой.
Теперь Агнешка точно знала, что мешает альфе исцелиться: самый большой враг волколаков — серебро. Она именно это и предположила, осматривая его, но подтверждение от охотника было не лишним. Значит, вытаскивая наконечник, ей следует быть особенно осторожной — или альфа умрёт.
— Та стрела точь-в-точь как эта, смотрите.
Милан достал стрелу из колчана и протянул её Агнешке. Та оказалась длинной, дубовой, с потемневшим от времени наконечником.
— Это из старых запасов, ещё с прошлой войны. От отца мне досталась. Когда отправляюсь охотиться в эти края, всегда беру их с собой. Мало ли — тут к землям нелюдей ближе всего. Опасные здесь места, но и ценного зверя много. Без защиты соваться сюда — нет, ни ногой.
Агнешка внимательно рассмотрела стрелу и вернула её охотнику. Хорошо, что Милан её показал. На стреле имелись зазубрины и крючки, сделанные не от неумения, а наоборот — чтобы вытащить её из тела двуногого волка было особенно трудно.
— Слухи этой зимой ходят плохие, — сказал Милан, убирая колчан за спину. — Замечали уже не раз волколаков, а теперь и сам вижу: ходят здесь, будто у себя дома. И даже между собою дерутся. Плохо дело. Значит, тесно им в своём доме, вновь расплодились, почуяли силу. Значит, скоро захотят прийти в наши дома. Разведают тут всё и приведут тысячи за собой. А мы ещё и лечим их, верим на слово. А это могут оказаться враги. Как думаете, госпожа?
Рассуждения Милана походили на правду, но Агнешка помнила: напавший на карету знал, кто в ней едет, ждал именно её, чтобы убить. Увидев впервые, назвал ведьмой, целительницей. Так что в нападении стаи случайности не было.
Но, может, у вожака и другие цели имелись. А у тех, кто пришёл на помощь, прогнав первых — вероятней всего, ещё какие-нибудь. Брать сестру, да ещё и такую юную с собой на разведку — странно это. Пусть Агнешка Хольгера и не знала, но сомневалась, что он бы так поступил.
— А они вам сказали: зачем они здесь?
— Идут в столицу. Этому Хольгеру, говорят, обязательно надо быть там как можно скорей. Дело как-то связано со свадьбой. — Милан покачал головой. — Чтобы хорошую девушку из знатного рода за нелюдя отдавали — никогда не слышал такого. Вот же бедная, это ж надо, как не повезло. Родители, видно, совсем не имеют к ней жалости.
С замиранием сердца Агнешка опустила взгляд вниз — на безвольное тело, стрелу, торчащую из раны, кровь на снегу.
«Будет к тебе свататься молодой волколак…» — сказала Брындуша. И вот он, напророченный, уже появился, до отчего дома ещё не добрались. Кто ж знал, что всё сбудется так?
— Он жениться едет в столицу? — спросила Агнешка голосом, слабым, как огонёк свечи на ветру.
— Свататься вроде. Я не понял. Верней, сестра его, похоже, и сама не знает всего, — ответил Милан.
Глава 17. Хольгер. Жар
Хольгера мотало между миром духов и явью. Сквозь мутный неприятный сон пробивались скрипы, гул голосов, но проснуться всё не получалось. Вязкая духота не хотела отступать, держала его, будто оковы, но он всё явственней чувствовал дёргающую левый бок боль, обливший тело пот и удушающий смрад старой овчины. Последний тревожил сильнее всего, забивал нос, лишая дыхания, и стал нитью, потянув за которую, Хольгер смог-таки сбросить с себя дурноту — вместе с накрывающим тело тулупом.
— Осторожней, не делайте резких движений, рана может открыться, — сказала незнакомая женщина.
Южный акцент в её речи напомнил, что Хольгер находится вдали от дома, но не объяснил, как он оказался в покачивающейся при движении карете. Непонятно было всё, кроме очевидного: он лежит, только проснувшись, голова у него страшно болит, а ещё сильней — бок, всё тело ломит и горит в лихорадке, глаза слезятся от кажущегося ярким света.
Нюх не отшибло — уже хорошо. Первое, что он почувствовал: Изи рядом, и, судя по запаху, с ней всё хорошо. Так что всё остальное могло потерпеть до того, как ему станет хоть чуточку лучше.
Не успел он об этом подумать, как сестра схватила его за руку.
— Ты проснулся! Как ты себя чувствуешь? С тобой всё хорошо? Рана болит? Ты можешь двигаться?
Хольгер сделал над собой усилие и сел, придерживая вонючий тулуп, которым накрыли его обнажённое тело. Свет резал глаза, и он дал себе время привыкнуть, глядя только вниз. Но даже отсюда заметил, что напротив сидят три женщины в длинных платьях и шубах, и средняя из них — его Изи.
Сестра надела непривычный наряд — слишком тёмный и длинный. Брошенный вверх взгляд подсказал, что Хольгер не ошибся: в этом платье Изи выглядела точь-в-точь как монашка, только с распущенными волосами. Заметив его взгляд, она улыбнулась и вновь принялась щебетать, спрашивая то и это.
— Говори тише, — хриплым шёпотом попросил он, и Изи тотчас протянула ему фляжку.
— Вот вода, выпей немного.
Хольгер выпил всё до самого дна. Часть воды потекла по подбородку, груди — освежая. Он потряс головой, пытаясь избавиться от остатков мутного сна, откинул спутавшиеся волосы со лба, и тут Изи сказала:
— Хогги, прикройся, пожалуйста. Эти женщины всё время смущаются и стараются нас одеть. Будто у них не те же две руки и ноги. Такие странные, но неплохие. Не надо их пугать лишний раз. Они и так боятся, что ты на них бросишься. Даже попросили меня ехать с ними, чтобы я могла тебя успокоить, когда ты очнёшься.
Он хмыкнул и подтянул овчину повыше, понадёжней прикрыв ноги и нижнюю часть живота. На этом своё одевание он закончил. Было страшно жарко, он весь горел, когда остальные кутались в шубы. Если б не жар в крови, он бы оделся: в карете было так же холодно, как и вне её — изо рта при дыхании шёл пар.
— Всё хорошо, — ответил он сестре. — Я тебя понял. Мне не настолько плохо, чтобы нападать на всех без разбора.
Изи тепло улыбнулась, вновь касаясь его руки.
— Как хорошо, что с тобой всё хорошо. Я так за тебя волновалась.
Хольгер сжал руку сестры и откинулся на спинку сиденья, чтобы внимательней разглядеть её соседок.
— Простите нас, господин, и спасибо. Мы зря волновались, что ранение не позволит вам сразу разобраться, кто друг, а кто враг, — сказала ему старшая из них и продолжила говорить на другом языке, обращаясь уже не к нему.
В детстве по настоянию отца Хольгер учил язык южных соседей. Отец всегда говорил: «Они наши враги. Нам придётся либо воевать с ними, либо ими повелевать. В любом случае, в жизни этот язык тебе когда-нибудь пригодится». И вот, пришло это время.
Хольгер не показал, что понимает разговор двух женщин, убедился лишь, что его слова перевели верно.
Вторая женщина — ещё девушка, совсем молодая — сидела у окна и напряжённо смотрела сквозь покрывшееся морозными узорами стекло, словно ничего интересней в жизни не видела. На слова первой она ответила всего лишь кратким «спасибо», голову так и не повернула, а румянец на её щеках стал ещё заметней и ярче.
Именно она Хольгера и интересовала. Именно от неё пахло свежо и сладко, маняще. Именно она, судя по всему, исцелила его, и он был должен ей как минимум благодарность.
Даже если бы Хольгер не чувствовал её запах, она привлекла бы его своей красотой, безыскусной прелестью и чистотой. Он смотрел на неё, скользя взглядом по нежным губам и порозовевшим щекам, по рассыпавшимся поверх белой шубы волосам и не находил в ней ничего, что бы его от неё оттолкнуло.
«Все ведьмы опасны. Если встретишь такую — сразу беги. Обещай, Хогги…»
Хольгер помнил и предостережения бабушки, и обгорелого Маркуса, лежащего в снегу, но власть этой девушки над огнём его не пугала. Ведьмарка не походила на создание из детских сказок. Она выглядела уязвимой и хрупкой, напуганной и смущённой. Какой угодно, но не опасной.
«Ей достаточно заглянуть в глаза, чтобы волк лишился души и стал привязчивым, как собака…»