– Будет ли оно готово к примерке? – спросил Уолдегрейв.
– Да, сэр, я уже делаю последние стежки.
– Превосходно, моя девочка. Превосходно!
Роуз почувствовала, как ее плечи опустились. Ты можешь просто замолчать? Я не твоя девочка! Интересно, что хуже – мистер Росс, называющий ее «юной леди», или сэр Уолдегрейв с этой «моей девочкой»? Она ничья, кроме отца, Николаса Оливера.
Что такое с этими мужчинами из шестнадцатого и двадцать первого веков? Моя девочка, юная леди. Однако указать сэру Уолдегрейву на покровительственный тон не было никаких шансов.
Эдуард Уолдегрейв продолжил:
– Она мгновенно переоденется в синее бархатное платье, на которое сверху накинет малиновую мантию парламента. Вон тот наряд, слева. – Он указал на бордовую накидку, отделанную горностаем и кисточками из золотого шелка.
Роуз смутно вспомнила, что именно ей поручили пришивать новые кисточки, и попыталась подсчитать, как долго ее не было при дворе. Последний раз она видела королеву в июле, точнее, 7 июля, на следующий день после смерти короля Эдуарда и того, как Мария заставила ее поклясться в верности. Но время в этом расколотом мире Роуз шло странно. Месяц в Англии шестнадцатого века мог равняться всего пяти-десяти минутам в ее родном веке. Люди старого мира, похоже, не скучали по ней и даже не замечали ее ухода. Как будто в ее отсутствие прислуживал призрак. Часто, когда она возвращалась, у нее оставалось что-то вроде воспоминаний, как полузабытые сны. Она знала то, над чем работала или чем занималась, пока отсутствовала в этом времени. Такие же ощущения просачивались в нее сейчас.
Роуз вспомнила, что отношения между Марией и ее сводной сестрой Елизаветой стали ухудшаться. Мария заподозрила, что сестра не ходит на мессу. Протестантские службы были теперь запрещены. Ярые католики порицали Библию, так как считали многие переводы антикатолическими. Ходили слухи, что Мария посылала шпионов наушничать на любых своих придворных, от слуг до послов, которые владели Библией или подозревались в ее чтении. Кондитер на кухне, ответственный за всю сахарную глазурь на тортах, был арестован за то, что его поймали с Библией. Она еще вспомнила, что у нее появилась новая соседка по комнате, так как ее лучшая подруга Фрэнни вернулась в Хэтфилд с принцессой Елизаветой. Теперь они жили в одной комнате с Сарой, которую королева тоже назначила служить в гардеробе.
Послышались быстрые шаги, приближавшиеся к швейному цеху. Дверь раскрылась.
– Ее величество королева направляется сюда, – объявил лакей.
Роуз и три помощницы швеи вскочили со стульев, вышли из-за швейного стола и опустились на колени. От сэра Эдуарда и испанского посла благодаря их высокому положению при дворе полагалось лишь глубоко поклониться, подойти к королеве и поцеловать ей руку. Роуз поблагодарила свои счастливые звезды за то, что ей целовать руку необязательно. Она могла не удержаться и укусить.
– Ваше величество, все почти готово, – сказал Уолдегрейв.
– Почти?
– Роуз Эшли, главная швея, заканчивает последние стежки на платье цвета слоновой кости, которое нужно надеть на пиршество.
– Хорошо, – сухо сказала королева. – Можете подняться.
Это замечание адресовалось Роуз и трем молодым девушкам, которые помогали ей. Роуз подняла голову и почувствовала, как кровь стынет в жилах. На шее у королевы Марии висел золотой медальон, ее медальон, тот самый, который забрала Елизавета, сделанный отцом. Ее охватило чувство тошноты. Это было хуже, намного хуже, чем когда Елизавета забрала медальон себе. Но как глупо было со стороны Роуз не догадаться, что так и будет! Разве Фрэнни не сказала ей, когда Мария впервые приехала в Хэтфилд, что та присваивала чужие вещи? Ей вспомнились слова Фрэнни. Елизавета никогда не держит при себе личную прислугу, когда рядом Мария. Она даже запирает все свои драгоценности. Итак, королева Мария уже забрала у нее Роуз. Так почему бы ей не забрать и драгоценность? Взгляд девочки не отрывался от медальона. Потом она поняла, что глаза королевы прикованы к ней.
– Что это за штуки висят у тебя на ушах – украшения?