Иррис уже была замужем и знала о «физической стороне любви» предостаточно. И мысль об этой части их брака приводила её в ужас.
Хотя не только это.
И, может, он хороший человек, может… хотя и не умный. Может, он заботливый и добрый… Возможно…
Но он не любит поэзию. И музыку. И ветер. Науку. Чтение. И бродить по берегу моря.
Он не ездит верхом, а только в двуколке, он читает по слогам, и только Канон и славословия к нему, из музыки он любит только храмовый хор, а живопись считает «мазнёй, за которую приходится очень дорого платить». Его интересует лишь огород и куры и ещё подношения родителей учеников за то, что он исправно порет розгами их слишком непоседливых детей. Мыслимое ли дело, что ему приносят яйца и масло в глиняных горшках за то, что он сечёт и ставит на горох непокорных мальчишек?! А гордится он по-настоящему только тыквами на огороде за его маленьким домом и ещё покровительством мецената лорда Байли, чьи следы ног он готов целовать.
Он с завтрака думает про обед, а с обеда про ужин, и единственное, о чём он может говорить с воодушевлением, это запечённая баранья нога с розмарином.
Они настолько разные, что она даже не знает, о чём его спрашивать, чтобы поддержать беседу. Если только о тыквах…
Она, как парус, который ловит грудью ветер, устремляясь мыслями в даль, к новым землям и знаниям, а он, как мышь, что возится в норе со своей крупой.
Зачем она ему?
Но он с упорством обречённого из раза в раз появляется на пороге их дома и рассыпается в комплиментах тёте, чтобы затем сразу же замолчать при появлении Иррис и, скупо отвечая на вопросы, краснеть и шумно дышать, прихлёбывая чай и боясь поднять глаза.
И к этому, быть может, можно и привыкнуть, ей не обязательно обсуждать с ним книги или музыку, но что делать с отвращением, которое она испытывает всякий раз, когда он касается её руки? Что делать с «физической стороной любви в браке», которая невозможна в одиночку, и от которой нельзя отгородиться музыкой, ветром и ширмой из книг?
В тот день после разговора с тётей она села за столик, взяла чернила, перо и лист бумаги. Долго думала, собираясь с мыслями и вспоминая то, о чём в глубоком детстве говорила мама, когда была ещё жива.
Всякий раз перед сном она рассказывала ей то, что люди называют сказками. О далёких местах и прекрасных замках, о людях, повелевающих бурей, о каменных арфах, что выступают из скалистых утёсов, и ветре, который играет на них, извлекая чарующую музыку.
И о Богине Айфур…
Сейчас, будучи взрослой, Иррис не слишком верила в это — в айяаррскую магию, но сегодня её захлестнуло такое отчаянье, такая тоска, что она готова была пойти и, не раздумывая, броситься в море. Никакого выхода нет, а будущее в виде супруги мэтра Гийо казалось настолько беспросветным и убогим, что о высоких утёсах Мадверы она впервые задумалась всерьёз. Ей не с кем было поговорить. На пятьдесят квардов в округе у неё нет родных и друзей, а поехать к Анри в одиночку — за такое тётя выставит её из дому прямо сегодня. И ей некому поведать свою печаль…
Так пусть хоть ветер услышит её боль.
Она обмакнула перо в чернила и написала на листе изящным почерком:
«Ветер! В тебе заключена великая сила! Услышь меня!
Ты бываешь везде и знаешь всё. Отыщи в этом мире для меня спасение. Подхвати мои желания, моё отчаянье и боль и отнеси тому, кто может мне помочь. И вернись с надеждой! Твоя дочь — Иррис Айфур».
Второе имя ей дала мама. Имя её рода по материнской линии.
Айфур — западный ветер. Тот, что приносит самые страшные штормы и ураганы, небывалые ливни и грозы, терзая каменную грудь мадверского побережья. Ветер, которого боятся все моряки и, чтобы задобрить грозную Богиню Айфур, каждый раз, отплывая на запад, на носу корабля укрепляют ростру — статую женщины с развевающимися волосами.
Иррис сложила письмо, взяла огниво и пошла на берег. Долго сидела на вершине утёса, подобрав под себя ноги, слушая, как внизу шумно дышит море, без устали перебирая бесконечные чётки камней. И, глядя на одинокую скалу с башней маяка, выкрашенной в белый цвет, наверху которой уже разгорался сигнальный огонь, думала…
Кто бы ей указал путь…
Она отчаялась настолько, что мысль о том, чтобы просто шагнуть с утёса вниз, казалась почти спасением. Это бы разом решило все проблемы.
Ах, если бы отец был жив! Если бы можно было сесть с ним сейчас рядом и поговорить обо всём! Спросить совета и просто послушать одну из его историй. Чтобы он погладил её по волосам, поцеловал в макушку и сказал простые слова: «Всё будет хорошо, моя девочка…».