И может, она не права, что просит его всё бросить и бежать, ведь это его дом и его жизнь, и, наверное, его место, но что делать ей? В этом доме нет ни одного уголка, где можно спрятаться, нет никого, с кем можно поговорить, некому выплеснуть свою боль, и никто не может её утешить или хотя бы понять.
В этот момент она снова подумала об Альберте. Он, наверное, мог бы подсказать ей, что делать, ведь он очень хорошо понимает, что значит быть на её месте…
Но она обидела его вчера своим отказом, а ведь он спас ей жизнь, и танец такая малость… и она бы согласилась, конечно, если бы…
…если бы не его вчерашний поцелуй, который не оставлял ей никакого шанса.
Если бы не этот огонь и дрожь, и это безумие, заставляющее вращаться внутри неё вихрь и желать только одного… того, чего нельзя желать.
Ну почему? Почему они не могут быть друзьями?!
Как её отец и мать. Они вот могли подолгу разговаривать у камина, и спорить, играть в слова, обсуждать городские новости и политику, читать друг другу вслух, и ей всегда казалось, что вот так всё и должно быть между мужчиной и женщиной. Почему же все её попытки сделать так же превращаются в катастрофу? Почему она вызывает у одних мужчин безудержное желание обладать, как у мэтра Гийо, Альберта или у Даррена — брата её первого мужа, а у других лишь желание её использовать, как у Салавара, например, или вот сейчас у Себастьяна?
— Я бы хотел пригласить тебя на небольшую прогулку в сад, Иррис, — голос Гасьярда вырвал её из этих размышлений, — Себастьян не против. Мне нужно поговорить с тобой… кое о чём…
Сердце у неё сжалось от нехорошего предчувствия.
О чём им говорить?
Но Гасьярд уже распахнул перед ней дверь и галантно согнул руку в локте, и хоть ей и не хотелось его касаться, но отказать было бы невежливо. Они медленно двинулись по дорожке вдоль стриженой изгороди из падуба, и Гасьярд начал разговор о том, как Эверинн планировала этот парк, о строительстве дворца и породах лошадей. А Иррис шла и недоумевала, всё это было, конечно, интересно и познавательно, но не за этим же он потащил её сюда? И только когда дорожка повернула в сторону оранжереи, Гасьярд внезапно спросил:
— Вчера на балу тебе ничего не показалось странным?
— Нет.
— И ты опять не спрашиваешь, что я имею ввиду под «странным»! — усмехнулся Гасьярд.
— Хорошо. Я спрошу. Что именно следует понимать под «странным»?
— Разное… Может, кто-то из танцующих был особенно настойчив? Кто-нибудь пытался… ммм… воздействовать на тебя? Обещал ли кто-то что-нибудь вне рамок приличия?
— Вне рамок приличия? — воскликнула она. — Как это понимать?
— Прошу, не сердись, — голос Гасьярда стал ласковым, — я должен поговорить с тобой откровенно. Ты умная женщина и всё поймёшь. Я позвал тебя сюда, чтобы попросить о помощи.
— О помощи? — удивилась она.
— Да. Видишь ли, что-то или кто-то мешает мне закончить ваш с Себастьяном ритуал, — он говорил медленно, тщательно подбирая слова, — возможно, кто-то делает это специально. Ты же знаешь, будущий совет всех будоражит. И ты, твой Поток, реагирует на это, как вчера на балу… Ты же почувствовала его? Потому что я почувствовал…
Он посмотрел на неё внимательно. Очень внимательно.
— Я? — она смутилась. — Да, это было… как вихрь внутри.
— Вот! И я хотел попросить тебя вспомнить, что было необычного вчера?
— Нет. Ничего необычного.
— Хм. А в какой момент ты почувствовала этот вихрь?
После поцелуя Альберта. После его прикосновений… От его голоса, его слов… Да его взгляда было достаточно, чтобы этот безумный вихрь оживал! И даже одно лишь воспоминание об этом вызвало дрожь внутри, рождая тончайшее веретено…
Она отвернулась и сорвала с гибискуса большой красный цветок. Гасьярд не должен видеть её смущения. И он уж точно не должен знать об этой причине. Но… если это и правда мешает завершить ритуал, то…
Может быть, ей всё рассказать ему? Не Себастьяну, а ему? Может, он сможет избавить её от этого наваждения? Он ведь Заклинатель. И тогда… ритуал будет завершён, и этот огонь больше не будет её мучить.
Но немигающий взгляд Гасьярда, слишком внимательный, слишком пронзительный, и его близость… Она вдруг вспомнила, с каким жаром он прижимал её к себе на балу, и передумала рассказывать.
— Я… не знаю, кажется, когда начались танцы, — ответила она, спрятав лицо в цветок.