Твердило тоже сидел у стены, ему было приказано явиться сюда Головковым, (он назначил главного редактора газеты своим заместителем), но к карте подходить не смел, чувствуя, что это не понравится капитану. Тихо вздыхал Александр Васильевич и разглядывал свои грязные сапоги.
Все уже доложили о положении дел в своих частях. Положение было такое же, как всегда перед боем: больше всего возни с пионерами. То в прострацию впадают, то вопросами мучают. В общем, как сказал Ляпунов, "все варианты: от запора, до поноса". Давно уже было известно, что полноценным солдатик становится с третьей компании. "Если доживает", — опять же заметил Ляпунов. При этом некоторые украдкой поглядели на политрука, и во взглядах читалось — вот бы все пионеры являлись "сюда" такими.
Выявлено было шестеро наркоманов.
— Что-то многовато. — Сказал Фурцев.
Наркоманов заперли в школьном медпункте, прикрутили к укрепленным предметам простынями, да и все. Что ж придется потерпеть ребятам. Вспомнить хотя бы солдата Колокольникова, его убили всего лишь, а сколько мог еще дряни принести своей рати.
Легче всего решилось с гомосексуалистами, тут отличился неординарной работой ума Будкин.
— А я их к минометам приставлю. Они ж у меня за голубятней, бьют по навесной, в кого попадают — не видно.
Оказалось, что начальник артиллерии путает гомосексуалистов с пацифистами-непротивленцами, но объяснять разницу было некогда.
Последнею темой перед главным разговором, был танк.
— Не заводится. — Покачал головой недовольный собою механик, и опять куда-то уронил пепел. — Один раз добились мы с Родионовым заднего хода, он и зарылся в кучу металлолома.
— Ваш Родионов утверждает, что там нехватка деталей. — Сказал политрук.
Все поглядели на танкиста — такого никому слышать еще не приходилось. Вот уж по материальной части всегда все было полностью и честно. Утверждать, что технику выдали порченной, значит брать на себя очень много.
— Так точно, Родионов утверждает.
— Получается — вредительство! — Возвысил голос Головков.
— Не знаю я. Родионов в мастерских присмотрел небольшой токарный станок, говорит, что можно что-то придумать. Своими силами.
Политрук встал, стрельнул левой рукой, обнажая запястье.
— Четверть двеннадцатого, когда справляться своими силами!? Впрочем, танк, это всего лишь танк, хотя в определенной ситуации он может решить судьбу всего дела. Но сейчас я хочу сказать о другом.
Фурцев знал о каком "другом" пойдет речь и поэтому внутренне собрался, даже положил руки перед собою на стол. Остальные тоже все понимали, и поединка комиссара с командиром ждали с интересом. И вполне понятным — надо же знать, кто, в конце концов, является тут главным. Все слишком хорошо были осведомлены о бреде многоначалия, что чуть не привело к поражению в прошлой компании.
— Да, товарищ капитан, четверть двеннадцатого. Мышкин обещал вернуться к десяти. — Головков помолчал, как бы решаясь сказать неприятные начальнику слова. — Надо что-то… нельзя больше ждать! Все офицеры в курсе моего мнения о том, что нам надо незамедлительно занять территорию хлебозавода, что этого требуют самые общие соображения стратегии.
— Но все офицеры также в курсе того, что нельзя прибегать к слишком решительным шагам, пока не знаешь, с кем предстоит иметь дело. — Резко ответил капитан.
Молчание. И Фурцев не взялся бы утверждать, что молчание это в его пользу. Тогда он сказал еще.
— С большинством из вас мы прошли длинный боевой путь, и каждый из личного опыта доподлинно знает — не суди о противнике по оружию, что тебе выдали.
Политрук юрко вмешался.
— Из "личного опыта", опыт полезнейшая вещь, но он не может быть руководством на все времена. Ведь нет такого писаного закона — получил кольчугу времен Александра Невского, забудь о крестоносцах. Приобретенный опыт полностью справедлив только для прошлого, в котором приобретен. Нельзя доверяться ему слепо, надо и в будущее посматривать, раз даны нам глаза. А в глаза эти все время лезут доказательства того, что в этот раз нам, против наших ПТРов, сорокапяток и минометов с гей-славянами надо ожидать как раз атаки танков и автоматчиков. Мы все видели следы от разрывов бомб, а младший лейтенант Булкин слышал в районе парка за площадью звуки похожие на гул моторов.
Фурцев посмотрел на преданного артиллериста. Тот смущенно опустил голову, весь вид его показывал, что гул моторов он слышал.
— Было. Только сказать прямо так, что моторов, я бы не сказал. Но гудело.
— Слышал звон, да не знает кто он. — Пожевал усами Ляпунов, но никто не усмехнулся в ответ на это замечание.
— Н-да. — Сказал Косоротов, просто потому что неудобно было молчать.
— Чтобы занять хлебозавод, надо не меньше взвода. Да еще под опытным командованием. — Сообщил закуривая Ляпунов.
— Да. — Охотно согласился Профессор. — Кого попало, не пошлешь.
— Да уж не беспокойся, не о тебе речь. — Не покосившись даже в его сторону, бросил командир стрелковой роты. Он не любил Петухова за какую-то боевую глупость, сделанную им еще во время персидской кампании.
Фурцев видел, как решение неугодное ему, противное всему его опыту и элементарному здравому смыслу, оформляется за этим столом само собой. Если даже Мышкин канул во время этого разведвыхода, даже если он не даст о себе никакой весточки, правильнее всего провести короткую ночь на укрепленной позиции, и встретить ворога, будь он хоть чертом с рогами в полной концентрации, с не разбросанными по ночным хлебозаводам взводами.
Головков выразительно поглядел на часы, мол, время идет, упускаем шанс. Половина двеннадцатого, даже без двадцати пяти. Офицеры кто прямо, кто осторожно, искоса посматривали на капитана. Всем было уже ясно, что прав политрук, но все же, командир, есть командир. Пусть все-таки сам отдаст назревший приказ.
Не отдам, угрюмо подумал, Фурцев, пусть считают самодуром, пусть считают, что упираюсь всего лишь из нежелания идти на поводу у политрука, плевать! Не отдам.
В коридоре раздались быстрые, приближающиеся к двери кабинета шаги. Ну, наконец-то подумал, Фурцев. Он был уверен, что это Мышкин.
Он не ошибся.
Дверь распахнулась. На пороге, блеснув мертвым глазом, показался начальник разведки. Присыпанный цементной пылью, тяжело дышащий. Вытирая со лба пот скомканной пилоткой, он выдохнул.
— Фрицы!
Капитан сидел на табуретке покрытой старой, лоснящейся телогрейкой. Штаб отдельного батальона теперь находился здесь, в школьной котельной. Трубы с вентилями вдоль стен, приоткрытый зев холодной топки, две совковые лопаты у двери. Кисловатый запах угля, низкий, черный потолок. Закопченное, двойное окно. Капитан сидел за столом, рассматривая лежащий под треснувшим стеклом, ничему не соответствующий график.
Где-то снаружи рвануло. Кажется в саду. Коротко прозвенели стекла в окошке. Слышно как стучат по жестяной крыше подвального входа опадающие яблоки. Или это просто комья земли. Захватанная кочегарскими черными руками дверь распахнулась, на пороге — Мышкин. Такой решительный, словно его принесло этим взрывом. Фурцев спросил, продолжая изучать график выхода кочегаров на дежурство.
— Ну, что там?
Лейтенант промокнул мизинцем угол единственного глаза.
— Да плохо дело. Два пулемета, один на водокачке сразу за заводским забором, второй на стройплощадке. Они и двор простреливают и прилегающую улицу.
— Все погибли? — Капитан с трудом выпихивал из себя каждое слово, поэтому тон выходил какой-то неестественно ровный, безразличный.
Лейтенант повозил пилотку вперед-назад по голове, и взял графин со стола с графиком, отпил прямо из горла сразу половину желтоватой, нездоровой воды.
— Черт его знает. По крайней мере, назад никто не приполз. Ляпунов, если и живой, никакой весточки не шлет. Я просочился по крышам, осторожненько так, кое что рассмотрел.
Поставив графин на место, лейтенант сплюнул в уголь.
— На заводском дворе не менее семи трупов. Два сразу у проходной, лежат так ровненько и ПТР между ними. Два возле хлебовозки сгоревшей. Один стоит неподалеку.
— Стоит?!
— В обнимку со столбом. Как пришило очередью. Еще двое лежат у дверей кирпичного бункера, что направо у проходной. Что характерно, среди убитых я Ляпунова не рассмотрел, но, правда, и видно мне было где-то с треть двора.