Кто же командует? спрашивал себя Фурцев, может, все-таки Головков? Возглавил отход уцелевших сил, и их грамотное рассредоточение. Все же политрук, человек с головой. Да и Мышкин там, а он не даст ворогу расслабиться.
Одним из источников информации были охранники. По их поведению можно было составить мнение о том, как идут дела. Если "ехидный" особенно веселился, делая свое "пу-пу", значит, кто-то из "подпольщиков" нарвался на очередь. Если же рыжий гансик похож поведением на своего напарника, значит от того взрыва, что был давеча, досталось оккупанту.
Однажды Фурцев проснулся от громкого, отчетливого воя сирены. Никто уже не спал, лезли к окошкам, прикладывались ухом к железной двери.
Бой! Явно, где-то возле реки идет настоящий бой! Да, возле реки, где парк и речка. Очереди, гранаты бабахают.
Не сговариваясь, закричали "ура"!!!
С диким нетерпением ждали утра.
Если "ехидный" с "жабой" не принесут ведро с баландой, значит — все! Можно ждать полного освобождения. Если придут злые, значит, пощипали наши фрицев здорово.
Охранники отперли дверь даже раньше, чем обычно. И впихнули внутрь троих ободранных, грязных бойцов. На двоих нет даже гимнастерок. Обмотки волочатся за ботинками. Оказалось вот что. Отряд из двенадцати человек под командованием Профессора прятался среди аттракционов парка, куда сбежались по одному, после того, как бомбардировщик упал рядом со школой. Днем сидели тихо, ночевали в люльках колеса обозрения и в комнате смеха. Маленькими группами ходили на место обороны, запасались оружием и боеприпасом. Нашли исправный миномет у школьной голубятни. Из-за него и погорели, когда уже подносили его к парку, задели станиной за железные перила, а тут группа прочесывания.
— Остальное мы слышали. — Сказал мрачно Ляпунов. — Сам-то, бородатый убит?
Один из солдатиков коротко кивнул.
На вопрос, есть ли где еще по городу организованные команды, новопленные ответили, что, вроде, есть. Из кварталов иногда слышна стрельба.
— Если нас тут держат, значит, кто-то где-то не сдается. — Заметил Твердило.
— Да, черт бы их побрал! — Раздался в темноте негромкий, и неузнаваемый голос. Ляпунов резко обернулся, но не увидел говорившего. Фурцев удивился, оказывается, такая мысль все же приходит кому-то в голову: ад заключения будет продолжаться до тех пор, пока будет продолжаться героизм там в подвалах. Что тут скажешь.
Эти трое из Профессорского отряда не слишком расстраивались из-за своего пленения. Война-то закончена! Наивные и вредные упования. Но говорить об этом бесполезно, радостные ожидания, как зараза расползались по головам. Ну, не расстреляют же нас, в самом деле, просто так?!
— И эти сейчас думают, что это их последний бой. — Хихикнул Твердило, глядя на оживлено болтающих в углу пареньков. Он разгуливал по мельнице, присматривался к кладке.
— Но, все-таки, может же так быть. В принципе. — Обиженно произнес Рябчиков.
— Видал! — Ляпунов сунул ему под нос свой здоровенный кулак. — Вот, что тебе будет за такую принципиальность.
Все знали про его погибшего брата, и возражать
Географ, ковырявший стену возле дверного косяка, вдруг ни к селу, ни к городу объявил, что они помещение, где они находятся, когда-то было культовым. Скорей всего это часовня.
— Конечно, часовня. Вон и часовой у дверей стоит. — Пошутил старлей. — А где, они, кстати, охраннички наши?! В брюхе бурчит, в мочевом пузыре давит.
И правда, с того момента как пригнали последних пленников, ни "ехидный", ни "жаба" не появлялись. Баланды не принесли, в нужник вести не спешили.
— Обиделись. — Сказал Гимнастерка. — За ночной бой.
Без жратвы, даже той небрежной, что выпадала сюда на мельницу, было обходиться тяжко. Но еще хуже обстояло дело по части естественных отправлений. Ляпунов стал бить кулаком в дверь, и громко материться. "Ехидный" отвечал раздраженно и визгливо.
Долгие немецко-матерные переговоры закончились ничем. Оттягивая ус, лейтенант сделал напрашивающийся вывод.
— Не откроет. Он там один. Боится. Потому и водить нас к сортиру не может. А значит это, что второго угнали в город в строй. Не так уж их делишки хороши, стало быть.
Фурцев обрадовано вздохнул, правильно. Если охрану мобилизуют, значит… значит, сражается еще Головков.
— Но это, — продолжал Ляпунов, подцепив себя ладонью под мошонку, — куда девать?!
Те же проблемы были у всех остальных. Решили устроить нужник в дальнем углу, за воздуховодами. Жидкое под дверь, под нос немцу.
— Авось не задохнемся. — Бодрился и других подбадривал старший лейтенант. Особенно он налегал в своей оптимистической трактовке происходящего на тот естественно-физиологический аспект, "что если не дадут жрать, то не заставят и срать".
Но бойцы в массе своей заугрюмели. То, что товарищи продолжают геройское сопротивление, мало кого радовало. Фурцев вспомнил о пленниках самурайского сарая, там, пожалуй, было еще не слаще, чем в этой душной темноте. Но представить, что он стал бы тогда думать о капитуляции, по этой причине…
Через два дня атмосфера в мельнице стала во всех отношениях невыносимой. Все ходячие в восемь пар кулаков лупили в дверь, требуя еды, воды и воздуха. "Ехидный", несмотря на то, что дверь держалась молодцом, заметно нервничал. Было слышно, как он бегает вокруг "часовни" и покрикивает фальцетом.
— Угрожает. — Сказал Твердило.
— Да, что он нам сделает. — Высказал мнение Гимнастерка.
Один раз охранник дал очередь из автомата по двери, но это сбило пыл бунтовщиков всего на несколько секунд. Но "ехидный" оказался непростым парнем, добрался снаружи, видимо, подтащил какие-то ящики, до одного из окошек, и что-то бросил внутрь. Штука эта тяжело грюкнула об пол, покатилась и через мгновение попала в полосу света, падавшую из окошка.
— Граната! — Заорало сразу несколько голосов. Попадали кто где стоял. Фурцев лежал на боку, затылком к событию. Своих чувств, в тот момент, когда понял, что должно произойти, он не понял, а потом не мог вспомнить, хотя это ожидание длилось, с четверть минуты. Первым поднялся из положения ничком Ляпунов. Приблизился к греющейся на солнце гранате.
— Не трогай, рванет! — Крикнули из вонючего угла.
Лейтенант поднял убивицу и взвесил в руке.
— Пустая. Это шуточки у него такие.
"Ехидный" бросил гранату без запала, но этого хватило, чтобы подавить бунт. Было понятно, что этот гаденыш в следующий раз запросто бросит гранату с запалом.
Мусин первым обнаружил, что беловатый налет на стенах и железках, съедобен. Можно собирать понемножечку пальцем и на язык.
— Хлебушек. — Сообщил первооткрыватель, глупо улыбаясь и причмокивая.
Вечером фриц пододвинул под дверь мелкий алюминиевый противень с теплой отработанной водой. Пленные собрались вокруг на четвереньках и напились как животные. Фурцев тоже сползал. Хотел гордо зачерпнуть горстью, но не получилось, пришлось вылизывать скользкое дно.
— Вот сука, — сказал Рябчиков, он имел виду немца, но в голосе чувствовалась благодарность за заботу.
На четвертое утро, похлебав из немецкого родника, бойцы разбрелись по узилищу в поисках мучных пастбищ. Накануне ночью слышны были звуки особенно сильного и длительного боя, но говорить на эту тему никому не хотелось. Питались, кто мог перебороть отвращение. Фурцев лежал, особого голода не чувствовал, только тошноту и головокружение.
Где-то в середине дня раздались за дверью звуки немецких голосов. Может, покормят, была первая мысль. Или привели новых пленников? Если так, интересно, кто там теперь попался. У тех, кого не томила тоска, играло голодное злорадство.
Лязгнули замки, распахнулись впервые за последние пять дней двери. Первым вошел, морщась от накатившего запаха, "ехидный". В широкую полосу ворвавшегося света первым попал Гимнастерка, он не мог оторваться от тонкого хлебного слоя на краю воздуховода, и все полосовал ее жадным пальцем.