Теодор: А вот эта способность слышать всех, я имею в виду вашего мужа, это врожденое?
Зельды: Он здешний Цербер, начальник охраны, он так устроен, что может подслушать любой разговор происходящий в деревне. У него это способность мозга. В случае нужны, он даже может расшифровать лепет лебедя в которого обращается иногда Зепитер. Что касается меня, я проверяла, он настороже все двадцать четыре часа в сутки. Я даже могу передать ему сейчас привет. Привет, Альф. Не сердись, но у меня не было другого выхода. Вы, Теодор, тоже можете его поприветствовать.
Теодор: Нет, благодарю. Но — Цербер, насколько я помню, зверь, да еще с головами, а тут такой красавец, и так, судя по всему, в вас влюблен.
Зельда. Головы, это как вы давно уже должны были догадаться, условность. Способность быть абсолютно убийственым в воде, на земле и воздухе, вот головы Альфа. Его церберство, так сказать, направлено на все, что вторгается в жизнь Деревни в нарушение регламента. Если бы он увидел, нечто угрожающее мне, сэру Зепитеру, любой госпоже, вам, он бы себя показал. Его реакции мгновенны, десяток суперподготовленных головорезов не продержались бы против него и двух секунд.
Теодор: Тогда, все понятно, и совсем ничего непонятно.
Зельда? Что именно непонятно?
Теодор: Почему никто не отдал приказ.
Зельда: Какой приказ?
Теодор: Приказ уничтожить меня. Да, умные люди ТАМ мне рассказывали, что здешние жители не бойцы, но могут подгадить по-мелкому. Например, змеюку подпустить…
Зельда: Поэтому вы убили того несчастного полоза, которого нашел Зизу?
Теодор: На всякий случай. Но про такого Цербера никто не знал, даже главные наши умы не догадывались.
Зельда: А вы говорите, что Деревня беззащитна.
Теодор: Но вы не отвечаете на главный вопрос, почему не был отдал приказ о моем уничтожении, хотя с первых шагов было ясно, кто я и зачем явился.
Зельда: Я отвечу, но сначала вы.
Теодор: Почему?
Зельда: Скажем, потому что я дама.
Теодор: А-а, ну, если хотите…
Седьмая глава
Майки были жеваные и пахли псиной. Красного цвета. На спине белой, шелушащейся краской были намалеваны номера. Фурцеву досталась 9-ка. Трусы широченные, тоже несвежие, условно-белого цвета. Обувку пришлось выбирать из большой горы черных парусиновых тапочек на резиновой, рифленой подошве. Для левой ноги капитан подобрал себе тапочек сразу, а правый еще долго прятался от него. Уже все экипировались, у кучи остались только капитан и Твердило. Ляпунов стоял в сторонке в надвинутой на глаза черной фуражке, топал в землю большими черными подошвами и хлопал поочередно одна в другую, кожаными перчатками.
Наконец Фурцев нашел что-то более менее подходящее, натянул.
Офицер, увидев, что капитан команды готов, велел строиться, не обращая внимания на неловко суетящегося географа — тот так и остался босиком.
— Будь проще. — Шепнул Твердиле Мышкин, единственный, кто нашел себе не только ненадеванную форму, но даже новенькие бутсы.
Двинулись колонной по одному. Фурцев шел первым, поэтому колонна шла медленно. С невидимого пока стадиона, через край трибуны выплескивалась бодрая, маршево-спортивная музычка. Асфальтовая, потрескавшаяся дорожка, подстриженные кусты и вот он вход на стадион.
Музыка стала громче. Увиделись впереди какие-то лениво плещущие, незнакомой раскраски флаги. Постепенно открывалась лицевая сторона единственной трибуны, за которой состоялся "расстрел", и на ней обнаруживались сидящие группками фрицы. Увидев красно-белых спортсменов, они засвистели, и дурашливо зааплодировали.
Фурцев споткнулся о низкий бордюр у края беговой дорожки окружавшей поле, и сделал два огромных шага вперед, отчего со стороны могло показаться, что он так и рвется в бой. В нос ударил запах свежескошеной травы.
Офицер, вышагивавший рядом, решительно направлялся к центру поля, где разведенным в ведре мелом был обозначен неровный круг. Поле было не в идеальном состоянии, встречались песчаные проплешины, кочки, но нельзя было не признать — аккуратные немцы сделали все возможное в боевых условиях. Все коровьи лепешки были убраны.
Музыка вдруг переменилась. В ней стало меньше спортивного, нор больше военизированного. Краем глаза Фурцев увидел, как слева, от трибуны бежит, также к центральному кругу, колонна спортсменов в бело-черной форме.
Команды встали друг против друга. Невольно в такой ситуации рассмотришь противника. Конечно, сытые, конечно, одеты с иголочки. Одеколоном разит за четыре шага. Смотрят уверенно, и немного презрительно.
Откуда-то, Фурцев не заметил откуда, появилась бригада судей. Все трое в полосатых майках и белых брюках. У главного рефери помимо свистка в зубах были еще и огромные черные очки. Вправой руке он держал отлично зашнурованный мяч. Шрам у мяча был на том же месте, что и глобуса на столе директора школы.
Капитанов пригласили к центру. Фурцев вялой рукой пожал сухую твердую ладонь лысеватого крепкого дядьки с бледно-голубыми глазами и выгоревшими ресницами. Капитан противника аккуратно улыбнулся. Судья тут же подбросил в воздух монетку, хлопнул ее на тыльную сторону левой руки. И принял решение, что русские займут вон те ворота. Понятно, чтобы заходящее солнце било прямо в глаза. Но не эта мысль уколола капитана, а то, что тембр голоса главного рефери показался ему знакомым. Судья был, конечно же, тоже немец, так что… надо креститься, когда кажется.
Ляпунов уже по-хозяйски обживался в воротах, пробовал качнуть штангу, плевал на ладони, неприязненно щурился на солнце.
Кто встал в центр нападаения? Мышкин. Помогать ему брались Гимнастерка, Рябчиков и Мусин. Фурцеву, как капитану, полагалось держаться в центре, взял он к себе двух пареньков проворных на вид, надо же кому-то бегать, у самого силы только, чтобы стоять.
Конечно, никому не хотелось в защиту. И туда сослали босоного Твердилу, паникера с ежиком и совсем никчемного в футбольном отношении старикана Теслюка.
А тем временем, немцы уже шли в атаку. Звонко перепасовывались, останавливали мячик подошвой, делали обманные движения корпусом. Откуда они набрали столько умелых игроков? Один такой выбежал прямо на Фурцева, и тоже начал делать обманные движения, только ничего у него не вышло, капитан так и стоял как вкопанный, расставив резиновые лапти. Сил не было двинуться. Смущенный такой твердостью, немец счел за благо отдать пас назад. Стали фрицы прорываться по флангу. Там у них действовал ихний белобрысый капитан. Дерн из под него летел, как из под гусениц Дэ-Зэ. От Мусина он ушел на скорости. Полузащита была сразу же отрезана. Этот трус с ежиком кинулся врассыпную, Твердило, тряся стариной, шмякнулся всем телом в грудь форварда, как лягушка о броню. Последовал ужасающей силы удар, из под опадающего на траву географа. Ляпунов конечно же не видел ни момента удара, ни самого мяча, повезло — мячик пришел ему прямо в усатую харю. Шнуровкой по лбу. Мяч улетел далеко в поле. Фуражка в ворота. Но это не гол.
Мышкин нервно приплясывал в центральном круге, но мяч до него не дошел.
Во второй атаке техничный полузащитник немцев опять вышел на Фурцева, и картина повторилась. Пошли всякие наклоны, переступания ногой через мяч. Капитан стоял как стена. Атакующий снова смутился, и опять переключил атаку на фланг.
Теперь на борова в бутсах вывалилась вся защита направляемая сиплым матом Ляпунова, яростно растирающего красный лоб.
Капитан фрицев снова протаранил защиту, словно и не заметил, сколько в ней человек. Ляпунов бросился ему навстречу растопырив все, что только можно, но мяч просвистел нез его плечом и потряс перекладину.
На трибунах голосили и покатывались от хохота.
Мышкин ныл, умолял, ну мячик, мне, мячик!
Мусин вроде бы и хотел выполнить его просьбу, но после его удара почему-то началась третья немецкая атака. Все по стандарту, Фурцев сразу занял свое место, уверенный, что отпугнет этого технаря, но тот, не делая никаких обманных движений, просто прокинул мяч между ногами русского капитана, и обежал его по дуге. Трибуна заржала. Пока Фурцев оборачивался, краснея от ярости, кто-то из немцев уже забил, обведя нелепо распластавшегося Ляпунова.