— Муж? — Он деланно изумился.
Официально омегам не разрешалось жениться и выходить замуж, но все знали, что реально они сожительствовали, хотя Синедрион не признавал их союзы законными.
— Ты знаешь, о чем я.
— Она ни с кем не жила. Это были просто другие уроды из селения. Якобы они знали, что для нее лучше.
Мы до этого практически не встречались с омегами и уж тем более не проводили столько времени рядом с кем-то из них. Сын наших соседей, маленький Оскар, покинул деревню сразу, как только его отделили и заклеймили. Те немногие омеги, что появлялись в окрестностях, редко задерживались дольше, чем на ночь, и располагались лагерем дальше по течению. Омеги кочевали в надежде попытать счастья в одной из больших резерваций на юге.
А еще в особенно неурожайные годы некоторые омеги бросали работу на пустых загрязненных землях, где им позволяли селиться, и отправлялись в один из приютов неподалеку от Уиндхема. Синедрион пошел на уступку из-за фатальной связи близнецов. Омегам непозволительно умирать с голоду и убивать таким образом своих альф, поэтому вблизи крупных городов организовали богадельни, куда принимали голодных и отчаявшихся омег. Омеги приходили туда добровольно, но лишь в самом крайнем случае — больные и истощенные. Приюты представляли собой работные дома, и нуждающиеся в помощи должны были отрабатывать еду и кров, с утра до ночи вкалывая на окрестных фермах и в самом прибежище, пока Синедрион не решит, что долг уплачен. Редкие омеги решались поменять свободу на безопасность с трехразовым питанием.
Мы с мамой как-то приходили туда и приносили объедки со стола. Уже стемнело. Отошедший от костра человек молча принял сверток из рук моей мамы, показав на свое горло — жест, объясняющий немоту. Омега выглядел до того тощим, что самым широким местом на пальцах были костяшки, а на ногах — колени. Казалось, ему даже кожи недоставало: она плотно обтягивала весь скелет. Я старалась не смотреть на клеймо на его лбу. Подумалось, а вдруг мы сможем посидеть с ними у костра хотя бы несколько минут, но настороженность в маминых глазах горела даже ярче, чем в глазах того мужчины. Поодаль за его спиной виднелись другие омеги, собравшиеся вокруг огня. В его отблесках трудно было разглядеть дефекты развития. Я рассмотрела только человека, который ворошил пламя палкой, зажатой в культях.
Глядя на забитый вид этих людей и их худые изможденные фигуры, я с трудом верила полунамекам о существовании какой-то организации сопротивления омег или об Острове, где находилось ее сердце. Невозможно представить, что они мечтают бросить вызов Синедриону и тысячам его воинов. Омеги выглядели жалкими и несчастными. К тому же им, как и всем, хорошо известно, чем более ста лет назад закончилось восстание на востоке. Конечно, Синедрион не мог их уничтожить, не убив своих соплеменников-альф, но, говорят, повстанцев подвергли жесточайшим пыткам, что было еще хуже смерти. Издевательства были такими страшными, что близнецы-альфы даже за сотни километров с воплями падали на землю. Говорят, что Синедрион даже ввел компенсацию за боль, которую те претерпели. Что касается мятежных омег, то про них больше никто ничего не слышал, но, полагаю, их близнецы еще долго страдали необъяснимыми болями. После подавления восстания Синедрион приказал выжечь все восточные земли. Огнем смели все, даже селения, которые не взбунтовались. Солдаты спалили все поля и дома несмотря на то, что те располагались по соседству с мертвыми землями и считались местом столь смертоносным, что никто из альф ни за что бы там не поселился. Ничего не осталось, и создалось впечатление, что мертвая зона продвинулась еще дальше на запад.
Я вспоминала эти предания и рассматривала кучку людей с непривычным телосложением, склонившихся над свертком с объедками, которые передала им мама. Когда она взяла меня за руку и повела домой, я со стыдом почувствовала облегчение. Образ немого омеги, который, отводя взор, брал у нас еду, еще долго стоял у меня перед глазами.
Близнец отца не была немой. Три дня Алиса стонала в бреду и выкрикивала проклятья. Сладковатый смрад ее дыхания окутал сарай, а затем проник в дом, где отцу становилось все хуже и хуже. Никакой аромат трав, которые мама жгла в очаге, не мог перебить этот запах. Она ухаживала за отцом в доме, а мы — за Алисой в сарае. Нам с Заком было велено меняться, но большую часть времени мы по молчаливому согласию сидели рядом с ней вдвоем.
Однажды утром, когда она немного пришла в себя, Зак тихо поинтересовался:
— Что с тобой не так?