– Лежи спокойно. – Он наклонился совсем близко, чтобы очистить рану. В углу рта показался кончик языка. Так всегда бывало, когда он делал что-нибудь сосредоточенно. Я слишком хорошо знала все эти мелочи и теперь осознавала, что больше их не увижу. Он снова промокнул лоб. Бережно, даже нежно, но я все равно вздрогнула, когда он коснулся раны.
– Прости, – вымолвил он.
Он не извинялся за то, что выдал меня, но просил прощения за волдыри на коже.
– Через несколько недель будет гораздо лучше. Но к тому времени я уже уйду. Но ты об этом не жалеешь.
Он положил тряпочку и выглянул в окно.
– Так больше не могло продолжаться. Мы не могли больше оставаться вместе. Это неправильно.
– Ты понимаешь, что теперь ты будешь сам по себе?
Он покачал головой.
– Это с тобой я был сам по себе. А теперь я смогу ходить в школу с другими детьми.
– С теми, кто бросал в нас камни, когда мы проходили мимо школы? Это я чистила твою рану, когда Ник разбил тебе камнем бровь. Кто будет вытирать твою кровь, когда меня прогонят?
– Ты этого до сих пор не понимаешь? – он улыбнулся. Впервые, насколько помню, Зак казался абсолютно спокойным. – Они бросали камни только из-за тебя. Потому что ты сделала из нас обоих уродов. Теперь никто в меня камень не бросит. Никогда.
В некотором смысле мне даже нравилось общаться открыто после вечных недомолвок. В эти последние дни до моего ухода нам было друг с другом так легко, как ни разу не бывало за все минувшие годы.
– Ты знала, что это наступит? – спросил он в мою последнюю ночь, задув свечу, стоящую на тумбочке между нашими кроватями.
– Я видело клеймо. И чувствовала, как оно жжет.
– Но ты не знала, каким образом я сделаю это? Что я объявлю себя Омегой?
– Я видела только, чем всё закончится. Что заклеймят меня.
– Но это мог быть и я, если бы ты не созналась.
– Может быть, – я немного пошевелилась. Я могла лежать только на спине, чтобы подушка не касалась ожога. – Но в моих снах клеймили всегда меня.
Означало ли это, что и молчание меня бы не спасло? Знал ли он наверняка, что я признаюсь? А что, если бы я смолчала?
Я уходила на закате следующего дня. Зак едва скрывал ликование, чем, в общем-то, не удивил меня, однако больно было видеть, как торопилась распрощаться со мной мама. Она всячески избегала смотреть мне в лицо после того, как на нем выжгли клеймо. Сама я видела себя только раз, тайком проникнув в мамину комнату, чтобы посмотреться в маленькое зеркало. Ожог всё еще выглядел вспухшим, а волдыри – воспаленными, но метка была четко различима. Я вспомнила слова Советника и сказала их сама себе: «Вот кто я есть». Не касаясь обожженной кожи, я повторила пальцем контуры клейма: неполный круг, вроде перевернутой подковы с короткими горизонтальными линиями на обоих концах. «Вот кто я есть», – произнесла еще раз. Странно, но когда я ушла, то испытала облегчение. Несмотря на всё еще острую боль от ожога, на то, как мама торопливо сунула в руки сверток с едой, когда я попыталась обнять ее, меня вдруг охватило чувство свободы, потому что годы скрытности остались позади. Когда Зак пожелал на прощанье: «Береги себя», я чуть не рассмеялась вслух.
– Ты хотел сказать – беречь тебя?
Он посмотрел прямо, в отличие от матери, не отводя взгляда от моего клейма.
– Да.
Я подумала, что, наверное, впервые за все эти годы мы полностью честны друг с другом.
Конечно, я плакала. Мне исполнилось всего тринадцать, и я никогда не расставалась с семьей. Самой долгой разлукой с Заком стал тот день, когда он ездил за Алисой. Я даже подумывала, возможно, было бы легче, если бы меня заклеймили в младенчестве. Я бы выросла в поселении Омег, не зная, что это – жить с семьей, со своим близнецом. Я могла бы завести друзей, хоть и не знала толком, что это значит, потому что кроме Зака у меня никогда и ни с кем не складывалось близких отношений. Зато, по крайней мере, подумалось мне, больше не придется скрывать, кто я есть. Но ошиблась. Едва вышла за деревню, как встретила группку детей моего возраста. Хотя мы с Заком не ходили в школу, но все равно знали всех местных детей. Мы даже играли вместе в раннем детстве, пока наша неразделенная пара не стала предметом всеобщего беспокойства. Зак всегда вел себя уверенно и утверждал, что будет драться с кем угодно, кто посмеет заявить, что он не Альфа. Но с возрастом родители начали внушать своим детям, чтобы те держались от неразделенных близнецов подальше. Мы всё теснее общались друг с другом, но в то же время в Заке копилась обида за то, что нас отвергали. А в последние несколько лет дети не только сторонились нас, но и открыто насмехались, швыряли камнями и всячески оскорбляли, если поблизости не оказывалось наших родителей.