Вернулся японец в штатском и широко осклабился:
— Как мы и думали, Лазо удалось скрыться. Скорей всего, он ушел в свои любимые сопки…
Не скрывая торжества, он сделал приглашающий жест к двери:
— Пожалуйста, господин прапорщик!
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «КРАСНОЕ ЗНАМЯ»Родственники и друзья членов Военного совета Лазо, Луцкого и Сибирцева просят напечатать в вашей газете следующее:
В ночь на 5 апреля при выступлении, японцев Лазо, Луцкий и Сибирцев находились в здании следственной комиссии (Полтавская, № 3), где они были арестованы… В том же здании они находились под арестом первые дни после переворота… Причем Лазо был не под своей фамилией, Луцкий же и Сибирцев — под своей. Все они при опросе назвались офицерами.
Из других источников японцам было известно, что среди арестованных находится Лазо, но не под своим именем. Ими были предприняты меры к опознанию его среди арестованных. Делалось это как с помощью своих представителей, знавших его в лицо, так и с помощью русских шпионов…
В пятницу, часов в семь утра, всех троих товарищей отделили от остальных арестованных и, заявив им, что их везут только на допрос и что они скоро вернутся обратно, увезли на двух легковых автомобилях по направлению к Гнилому углу. В казарму со всеми арестованными их не поместили, а запрятали куда-то отдельно, совершенно изолировав от всего живого.
Несмотря на все наши поиски, мы до сих пор не можем найти их следа. Во всех отделениях японского штаба мы получали ответ, что таких у них нет, хотя Лазо мы запрашивали по двум фамилиям.
Мы можем предполагать тут возможность со стороны японцев безответственного расстрела без суда и следствия… Это дело не будет нами оставлено.
20 апреля 1920 г. ОТВЕТ ЯПОНСКИХ ИНТЕРВЕНТОВПо достоверным, имеющимся в нашем распоряжении сведениям, Лазо не был арестован японским командованием, так как оно принципиально не арестовывало идейных политических деятелей. Таким образом, слух об аресте Лазо надо считать неправильным.
По нашим сведениям, Лазо, сын богатого русского помещика, со школьной скамьи душою отдался идее коммунизма и, как только случился в семнадцатом году большевистский переворот на Дальнем Востоке, быстро выдвинулся на военном поприще в качестве талантливого военного деятеля. Но вскоре ему пришлось после нового переворота уйти с верными ему партизанами в сопки, где и началась его деятельность, с одной стороны, хотя и полная лишений, но в то же время, с другой — полная дикой прелести жизни среди великолепной природы. С январского переворота этого года он вновь появляется во Владивостоке и немедленно вступает как деятельный член в Военный совет.
Последние печальные события вновь лишили его возможности проявлять свою кипучую военную деятельность на поле насаждения коммунистических начал в русских войсках, и он, очевидно влекомый заманчивой прелестью свободной жизни среди сопок, вновь ушел туда со своими верными партизанами.
Газета «Владиво-Ниппо», 22 апреля 1920 г. ПИСЬМО ГУБЕЛЬМАНА В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «КРАСНОЕ ЗНАМЯ» Мое показаниеТов. редактор!
Прошу поместить нижеследующее в «Красном знамени»:
…Бесследно люди не могут исчезать… Мы знали раньше, что от Калмыкова, Семенова исчезали арестованные, но мы знали также и то, что они были ими истязаемы, убиваемы, и это открывалось.
Исчезновение Лазо, Луцкого и Сибирцева не пройдет бесследно никогда, и всякие уверения русско-японских газет и их иудины слова о том, что товарищ Лазо, «влекомый заманчивой прелестью свободной жизни среди сопок, вновь ушел туда со своими верными партизанами», никого ни успокоить, ни обмануть не могут…
Заявление японского командования о том, что среди арестованных Лазо, Луцкий и Сибирцев не были, не соответствует действительности, и честь японского народа требует, чтобы был дан ясный и точный ответ японского командования, куда они девали и что сделано с арестованными нашими товарищами Лазо, Сибирцевым и Луцким.
М. ГУБЕЛЬМАН 28 апреля 1920 г. ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ ТЕЛЕГРАФ» Гибель ЛазоДорогой товарищ!
Не знаю, известна ли вам в точности история товарища Лазо после японского выступления прошлого года в Приморье…
Кошмарная история эта такова.
После заключения мирного соглашения между японцами и Приморским временным правительством японское командование занимало всю магистраль Уссурийской железной дороги, а наши части ушли за тридцативерстную полосу.