Первые встречи с местным населением и ближняя разведка подтвердили предположение о том, что в лесных деревушках Поспелихе, Савине, Марьине немцев нет. В последний раз они были здесь небольшими группами две недели назад. Это оказалось очень кстати. Бойцы отряда за прошедшие дни заметно устали, хотя старались и не показывать этого. Две трудные операции по уничтожению складов боеприпасов и горючего, тяжелый ночной марш измотали их. Надо было дать людям отдых, а с рассветом следующего дня приступить к устройству зимнего лагеря в лесу.
13. В ДЕРЕВНЕ ПОСПЕЛИХА
…Глухая деревушка Поспелиха домов в двадцать прилепилась к опушке смешанного леса. Полевые дороги по просекам и лесные тропы связывали ее с другими такими же деревеньками. А сейчас после нескольких вьюжных дней она оказалась отрезанной от всего света. Когда-то тут шумел лес. Но потом его вырубили, пни раскорчевали и на отвоеванной земле разбили огороды. А чтобы на них не заходили лоси и кабаны, всю поляну обнесли жердевым забором.
С приходом в деревню лыжников, по согласованию с колхозниками, организовали комендантскую службу: из деревни никого не выпускали, а пришедших из соседних деревень задерживали, чтобы исключить утечку сведений о появлении отряда.
С этой же целью решили на следующий день никаких крупных активных действий не проводить, а ограничиться лишь разведкой.
Жители радостно встретили разведчиков, одетых в форму бойцов Красной Армии. Старики и старухи не стеснялись слез. Детвора во все глаза рассматривала бойцов, их новенькое оружие. Ведь до этого оккупантам удалось в какой-то степени внушить жителям, что Красная Армия разбита, а Москва вот-вот падет.
Разведчики хорошо отогрелись в жилых домах. Туда, где они разместились, колхозники несли все, что припрятывалось ими на черный день. Сами живущие впроголодь, они приносили кто краюху хлеба, кто чугунок вареной картошки, кто кусочек сала. Выкладывали все прямо на столы, за которыми сидели дорогие гости, просили:
— Отведайте, родненькие наши, откушайте… Радость-то какую нам принесли!
Так было и в избе, где разместились командир с комиссаром.
— Погодите немного, дорогие, — говорил в ответ Огнивцев. — Придет к вам настоящая радость. Это пока еще не день вашего полного освобождения, но он не за горами. Лед тронулся, пройдет недельки две и Подмосковье будет очищено от фашистских псов. Наши войска перешли в наступление, и фашисты отступают, неся большие потери.
— Спасибо, милые, за хорошие вести… До прихода главных сил хоть поглядим на вас, порадуемся, что есть в нашей армии такие молодцы.
— А какие слухи доходили до вас в последние дни?
— Всяко было, — ответила хозяйка избы, сгорбленная старушка в деревенском сарафане и клетчатой юбке-паневе. — Кто что гомонит. Особенно германские индюки расшипелись: «Русс капут! Москва капут! Сталин капут!»
— Старосты, полицаи в ваших деревнях есть? — спросил Огнивцев.
— Не-е, что вы! Мы без старосты. Да и не только мы. Почитай, во всей нашей округе нет ни старост, ни полицаев.
— Это чего же! Или немцы не устанавливали «новый порядок»?
— Видать, им не до того было. В Москву, вишь, спешили, ироды… Да и среди наших-то, колхозных, разве найдешь иуду, христопродавца…
Сидевший на печи, свесив босые ноги и приставив к уху ладонь совком, седой старикашка, не разобрав толком, о чем разговор, живо затараторил:
— Вот, вот… Я про то нашим бабам толкую. Еще в писании сказано — геенна огненная будет ироду, гнев божий падет на супостата…
В избу вошел радист с рацией на плечах. Лихо бросил к виску ладонь:
— По вашему приказанию прибыл.
— А ну-ка, дружище, дай людям послушать голос Москвы.
— Есть, товарищ комиссар!
Радист поставил рацию на лавку, растянул антенну, пощелкал тумблерами… Сквозь шорох помех, обрывки музыки, треск морзянки вдруг прорвалось как по заказу: «…Говорит Москва! От Советского Информбюро…» Знакомый всем, близкий голос Левитана, словно голос самой Родины, возвещал на весь мир: «Москва жива, Москва стоит, Москва борется, Москва победит!»
Женщины кинулись обнимать друг друга, а дедок довольно-таки шустро соскользнул с печи и начал обнимать и целовать командира и комиссара.
Хорошо в теплой радушной деревне, да пусто становится в солдатских вещмешках и «закромах» Кожевникова.
Шевченко и Огнивцев думали непростую думу. Продовольствие на исходе, но обращаться с просьбой о помощи к селянам не стали. Они видели, что те и так от души делились последним, но прокормить отряд они, конечно же, не могли.