Майн Рид
Огненная земля
I. Море!.. Море!..
Одна из прекраснейших больших дорог в Англии — это старинная дорога из Лондона в Портсмут. Она привлекает внимание восхитительными пейзажами и вызывает у путника много воспоминаний. Теперь, правда, о ней заботятся мало, и она довольно пустынна: не видно ни роскошной кареты местного богатого землевладельца, ни коляски деревенского доктора, ни тяжелой фермерской телеги, ни даже кабриолета самого фермера, отправившегося в соседнее село. Как это не похоже на то, что происходило здесь лет пятьдесят тому назад, когда сорок почтовых пассажирских карет, запряженных лихими четверками, ежедневно направлялись в главную английскую гавань! Едва ли не все пассажиры были матросы, весело возвращавшиеся в Лондон из далекого морского путешествия или едущие в Портсмут, чтобы попытать счастья в необъятной шири океана. Кроме этих бесшабашных пассажиров, по дороге плелись одинокие путники, проезжали общественные кареты и дилижансы, вмещавшие по нескольку человек… Теперь все они едут по железной дороге… На живописном шоссе Лондон — Портсмут видели всех знаменитых английских мореплавателей: Роднея, Кочрана, Коллингвуда и самого Нельсона, катящего в тучах пыли, поднятой каретами…
Давно все это прошло.
Теперь редкий путник, идущий по этой дороге, видит мчащиеся друг за другом железнодорожные поезда, слышит каждую минуту свист локомотивов, смеющихся над его черепашьим шагом. От прежнего величия осталось лишь великолепное шоссе, обсаженное тенистыми столетними деревьями, да бесчисленные постоялые дворы, пережившие свою известность и славу… В жалком состоянии, с выцветшими вывесками стоят они; их стены разваливаются, всюду густо растет трава, в больших конюшнях перебирают копытами два-три случайных четвероногих гостя… Грязные, неряшливые слуги расхаживают по комнатам, где некогда было столько веселых путников и щегольских кондукторов.
Среди старинных преданий об этой дороге есть и трагические, например, предание о «Чаше Дьявола» — мрачной пропасти на верхушке холма Саутдоуна, похожей на отверстие кратера. Шоссе обходит эту темную зияющую дыру, карабкаясь все выше и выше, подальше от нее… У самого края пропасти возвышается памятник из гранитного монолита, увековечивший имя матроса, убитого на этом месте и брошенного в «чашу». Надпись гласит, что правосудие настигло убийц и что они повешены на месте своего преступления…
Июльским утром мальчик лет четырнадцати подошел к этому памятнику.
Солнце уже стояло высоко над горизонтом, но густой туман молочного цвета, обычное явление в этой местности, мешал проникнуть его лучам. Туман был таким белым, что его можно было принять за снег. Он лежал слоями на небольшом пригорке и сквозь него прорывалась поросшая кустарником верхушка холма четко очерченной формы. От этого туман еще больше походил на настоящий снег, и ни один, даже самый зоркий, человек не смог бы с точностью утверждать — снег это или туман.
Юный путник, дошедший до края «Чаши Дьявола», не обращал, впрочем, внимания на окружающую природу: другие мысли занимали его. Однако, хоть он и не всматривался в туман, он был очень доволен: белоснежный воздушный покров скрывал его от посторонних глаз. Достаточно было увидеть, как часто с беспокойством путник оглядывался и прислушивался, чтобы убедиться, что туман ему необходим… Только убедившись, что за ним никто не идет, он стал подниматься выше медленным, усталым шагом. Достигнув вершины, путник присел отдохнуть, небрежно бросив рядом свой скудный багаж. Судя по слою пыли, покрывавшему его платье, он шел издалека. Нельзя также было не заметить, что он тайком откуда-то бежал, — даже отдыхая, он проявлял беспокойство. Однако открытое честное лицо юноши рассеивало подозрение, что его страх вызван совершенным преступлением… Его фигура и поведение свидетельствовали о том, что это добродушный паренек из крестьянской семьи, не богатой, но обладающей некоторыми средствами. Единственный проступок его мог состоять лишь в том, что он оставил отчий дом без разрешения.
Так оно и было на самом деле. Молодого путника звали Гарри Честер, он был сыном фермера из Годальмини, находящегося в тридцати милях отсюда. Он пешком прошел этот дальний путь. Что же касается причины его странного бегства, то и это нетрудно было узнать: он стал громко выражать свои мысли, как это бывает с людьми наивными, охваченными каким-нибудь сильным желанием или чувством.
— Моего ухода не заметят до самого завтрака, — говорил он себе, — а в это время я буду уже в Портсмуте. Если я сейчас найду место на каком-нибудь корабле, то до самого отплытия в море не ступлю на берег… Да и отец едва ли станет искать меня здесь… Старик-работник, видно, расскажет, что я говорил ему о том, что хочу бежать в Лондон, и этого будет достаточно, чтобы сбить отца с толку.
Торжествующая улыбка, скользнувшая по лицу мальчика, вдруг сменилась серьезным выражением: он вспомнил мать.
— Бедная мама! — сказал он. — Ты будешь плакать с Эмилией… моей маленькой сестрой… Они будут считать, что я где-нибудь погиб… Но они недолго будут заблуждаться: я напишу им нежное хорошее письмо… как только буду уверен, что они не помешают моему отъезду… Да я ведь и вернусь к ним когда-нибудь и опять их увижу…
Эти рассуждения все же не успокоили, видно, совесть молодого Честера, и он стал произносить настоящую речь в свою защиту.
— Но разве я мог действовать иначе? Мой отец хотел непременно сделать из меня фермера: он всегда это говорил, при всяком удобном случае. Но он прекрасно знал, что мне это занятие совсем не нравилось, а мой брат Дик в состоянии будет занять со временем его место. Однако отцу не было до этого никакого дела. Он был убежден… находил, что я должен вечно, как он сам, обрабатывать землю… А я хочу «море обрабатывать», как в песне поется. Да, море, даже если бы мне пришлось всю жизнь остаться простым матросом. Что за счастье — жизнь моряка! Разве она похожа на ту, которую отец уготовил мне? Вместо того чтобы быть вечно прикованным к паре быков с плугом, я буду носиться от одной земли к другой, любуясь красотой Божьего мира… видами больших гаваней, высоких гор, бесконечного моря… Я стану моряком, чтобы увидеть сотни разных народов с их обычаями, верой… одеждой и лиц… Я буду посещать неизвестные острова, увижу все чудеса природы, начиная с тропического царства и кончая ледяным простором севера… Да! Я хотел бы уже там быть! Все равно, чего бы мне это ни стоило, я буду там… Я увижу мир, пускай даже буду страдать всю жизнь и… в звании самого простого матроса… Но я недолго буду простым матросом! Клянусь!.. Я буду работать, чтобы заслужить повышение!.. Кто меня уверит, что я через четыре-пять лет не буду уже офицером с золотыми нашивками? И у меня будут карманы, полные золотых монет, кроме того… Кто тогда будет гордиться мною? Мама и маленькая Эмилия! А кто вынужден будет признать, что я был прав? Это мой отец…
Между тем солнце рассеяло наконец последние остатки тумана. Гарри Честер, оглянувшись по сторонам, заметил, что сидит у каменной колонны: он и не подозревал, что находится у памятника. Он прочитал надпись, и грустная мысль скользнула по его лицу: уж не предостережение ли ему судьба этого матроса? Не конец ли это долгих странствий? Гарри не был суеверен и откинул эти мысли, но печаль уже вкралась в его душу. Он снова представил себе горе матери и сестры, гнев отца, угрызения совести все больше давали о себе знать, сердце сжималось все сильнее… Он начал колебаться… В его душе столкнулись сыновняя нежность, любовь и упрямая воля… И нет сомнения, что дружеский совет в это время мог направить его путь в обратную сторону, туда, где по нему уже плакали… Но добрые советы являются тогда, когда они не нужны, и Гарри Честер продолжал свой путь…
Скоро он достиг верхушки холма, у подножия которого лежала часть Гемпшира и, красуясь синей скатертью, разостланной на горизонте, играло море, соперничая своим блеском с небесами…