Шалунов зашагал к будке дежурного.
Манжула подъехал на грузовой автомашине. Краснофлотцы «тридцатки» быстро попрыгали в кузов. К Букрееву направился невысокий человек в таком же ватнике, как у Манжулы.
— Букреев, здравствуйте! — глухим голосом сказал подошедший. — Можно поздравить с благополучным прибытием?
— Товарищ Батраков, здравствуйте! — Букреев радушно пожал ему руку. — Спасибо, что встретили. Такая темнота, хоть глаз выколи.
— Темнота типично южная. Это не ленинградские белые ночи. Ну, пожалуй, поедем… Манжула, ребята все устроились?
— Устроились, товарищ капитан.
— Добро. Я, Букреев, поеду с ребятами, а вам придется в кабинке с шофером. Хотел вас с шиком доставить на легковой, но не вышло у меня. Господин Тузин куда-то сами выехали… С вами поедет комбат капитан Букреев на Толстый мыс, — приказал Батраков водителю. — Садитесь, товарищ Букреев.
Букреев задержался у кабинки:
— Вы рангом ошиблись. Только начальник штаба, а не комбат…
Батраков тихонько засмеялся:
— Мне и невдомек, что вы не в курсе последних событий. Тогда садитесь ближе к шоферу, мы вместе устроимся, кабинка просторная. Я по пути все расскажу…
Машина выбралась из района порта и пошла при полном свете фар, освещая развалины, дома без изгородей, окруженные деревьями, зачастую с обломанными ветвями.
Геленджик не был похож на прежний, ничем особым не выдающийся, но все же аккуратненький приморский городок, куда приезжали отдохнуть и полечиться. Мостовые были разворочены, и над дворами, заросшими молодняком, светлели протоптанные по обнаженной земле тропинки. За городом пришлось сбавить скорость. Завыли и заскрежетали передачи на ухабистом подъеме. Справа шумело невидимое море.
— Тузина сняли, — сказал Батраков, посматривая на Букреева глубоко запавшими глазами. — Сняли и назначили вас. А на штаб поставили Баштового — он был начальником штаба у майора Куникова. Потому и пришлось вас срочно вызывать. Дел уйма, Букреев.
— За что же сняли Тузина?
— Зря не снимут. Не тем человеком оказался… Я могу вам коротко рассказать. Еще когда мы прибыли сюда, в Геленджик, Тузин сразу же схватился за живот, потому что встретивший нас начальник политотдела базы Шагаев напугал его.
— Чем напугал?
— Сказал, что скоро в десант. Тут Тузин сразу изменился. «Знаешь, — говорит, — начинает, мол, что-то лома-а-ать меня, живо-от болит». Я ему: «Подожди болеть, надо людей выгружать, устраивать их, кормить». А он ушел, и мне пришлось все самому. Дальше такая же история. Вижу, надо работать с батальоном, а командира фактически нет. Тут стали забирать от нас людей на таманскую операцию, вливать новых, переменили почти весь офицерский состав. Принялся Тузин куролесить, переругался с новым народом. Пришлось докладывать Мещерякову. Тот проверил, доложил члену Военного совета. Член Военного совета вместе с Мещеряковым сам в батальон приезжал. Тузина, значит, того… Вот вас и вызвали. Потому что не сегодня-завтра Тамань очистят, Крым подоспеет.
Машина остановилась возле двухэтажного здания, метрах в пятидесяти от края изрытого траншеями обрыва. Возле второго такого же здания, обращенного тоже фасадом к морю, собрались моряки. Слышались веселые выкрики и быстрый ритмичный топот. Кто-то под баян отбивал чечетку. Часовой, моряк с автоматом, узнал Батракова и посвистал в боцманскую дудку, вызывай дежурного.
— Сегодня кто дежурный по батальону? — спросил Батраков.
— Старший лейтенант Цибин, товарищ комиссар, сказал часовой, называя Батракова по-старому, комиссаром.
— Командир роты автоматчиков Цибин, — сказал Батраков. — Вы его еще не знаете. Под Новороссийском отличился. Сибиряк.
Цибин, высокий и стройный офицер, подошел уверенной походкой и представился.
— Вот что, Цибин — сказал Батраков, — принимай новичков, а мы с комбатом поедем к адмиралу.
— Есть, товарищ комиссар. А насчет ужина?
— Вернемся, тогда будет видно. Команду перемыть и накормить.
Есть перемыть и накормить команду, товарищ комиссар. К какой их роте? Можно у меня устроить?
— Ты уже хочешь новеньких себе прикарманить, Цибин? Утро вечера мудренее. Завтра командир батальона решит.
Цибин направился к казарме. Моряки «тридцатки» стояли кучкой у машины.
От казарм со двора, в одиночку и группами, к «тридцатке» стали собираться моряки. Сюда же перекочевал баянист. Замелькали красные точки зажженных папирос.