…Когда немцы подошли к Перекопу, Батраков оставил курсы политруков на мысе Фиолент и был назначен в батальон морской пехоты, сформированный из моряков Дунайской речной флотилии. Тогда же в боях за Севастополь «комиссар дунайцев» завоевал себе уважение и первую славу.
Потом была «Малая земля», штурм Новороссийска и другие десанты. Батракова видели везде, он был таким же ветераном, как Рыбалко или Степняк, Цибин или командир роты пэтээровцев Яровой.
…Кончился обветшалый, осенний лес. Дорога привела к окраине города. Кладбище почти примыкало к окраине и занимало большую неогороженную площадь. Виднелись старые кресты и заброшенные могильные плиты со съеденными временем надписями.
Возле старого кладбища, что ближе к городу, торчали столбики с прибитыми на них дощечками. Это были братские могилы черноморцев, павших при штурме Новороссийска. Между могилами еще валялись носилки с черной от крови парусиной. На носилках сюда приносили убитых и хоронили в братских могилах.
Выделялись огороженные могилы летчиков. Обломки воздушных винтов, как кресты, возвышались над дощатыми памятниками. Среди могил ходили несколько женщин. Они читали редкие надписи, неслышно плакали.
Баштовой ускорил шаги и первым подошел к могиле Куникова, огороженной штакетником, выкрашенным в голубой цвет. Памятник, деревянный конус со звездой из жести, был тоже покрашен голубым — под цвет моря, по требованию моряков-куниковцев. К памятнику была прибита железка с надписью:
У ограды стоял Звенягин. На глиняном холмике могилы лежали цветы.
— Павел!
Звенягин медленно повернул голову на оклик Баштового, но остался в прежней позе, положив одна на другую опущенные руки, в которых он держал свою старую фуражку.
— Поговоришь с нашими, Павел?
— Нет. Сами поговорите.
Звенягин натянул фуражку на голову и пошел, не оглядываясь, по кладбищу, всматриваясь в цифры на дощечках и надписи.
Рыбалко разворачивал роты, чтобы удобнее выстроить их вокруг могилы. С восточной стороны мешала ограда, возле нее оказались пулеметчики Степняка, но так как места не хватало, многим пришлось поместиться с той стороны ограды и оттуда выглядывать, приподнимаясь на носках. Стрелки первой роты по приказу Рыбалко заняли места впереди.
Автоматчики Цибина успели незаметно потеснить стрелков Рыбалко — им тоже хотелось быть впереди и увидеть могилу. Среди бойцов Ярового нашлись моряки, хоронившие своего бывшего командира: их пропустили ближе к офицерам.
Женщины, ходившие по кладбищу, приблизились и держались кучкой.
Высоко в воздухе, почти не взмахивая крыльями, плыл коршун.
— С автомата бы его! — сказал молоденький русый моряк, стоявший позади и из-за малого своего роста ничего не видевший за спинами товарищей.
Его приятель, долговязый парень с худой мускулистой шеей и черными неулыбчивыми глазами, внимательно проследил за коршуном.
— Не попадешь, Шулик, — сказал он, — высоко ходит, да автомат, сам знаешь, прицела почти не имеет… — Брызгалов вгляделся через головы. — Начальник штаба что-то будет объяснять.
— Водят по кладбищам! — недовольно пробрюзжал Шулик. — И так не сладко, а тут вспоминают, что и у тебя билет с пересадкой.
— Да замолчите вы, чекалки! — укорил их пожилой пулеметчик в рыжей шапке-ушанке.
Присутствие в батальоне пожилого человека объяснялось только тем, что Курдюмов, или, как его называли, дядько Петро, был рекомендован командованием флота в морскую пехоту, так как отлично знал побережье и добровольно пожелал сражаться с фашистскими захватчиками.
Шулик хмыкнул и заломил бескозырку?
— Ты что, дядько Петро?
— Непутевщина, — со вздохом сказал Курдюмов. — Охота у вас все по крышам голубей гонять. Подучиться бы вам еще, зеленой вербе.
— Подученным умом до порога жить, дядько Петро! — огрызнулся Шулик.
Курдюмов отвернулся. Шулик, хихикнув, подтолкнул Брызгалова:
— Осечка у дядька Петра, Брызгалов.
Брызгалов не поддержал приятеля.
Баштовой начал свою речь.
Брызгалов слушал начальника штаба, слушал его теперь и Шулик, подняв голову кверху, слушал Курдюмов, стиснутый двумя пулеметчиками, слушали все.