Горбань думал, что сухопутные военные специалисты слишком много занимаются подготовкой к такому простому делу, как сражение. Чего, казалось бы, легче — ворваться с моря с «полундрой» на берег и расшвырять неприятеля? Горбаню нужно было отличиться на суше, чтобы загладить свой малый грех и снова возвратиться на линкор. Но когда же представится возможность отличиться в бою? Не придется ли ему всю войну вот так продрыхать на топчанах, таская с собою оружие, могущее истребить не менее сотни оккупантов?
Зазвонил телефон. Медленно поднимая к уху трубку, Горбань услышал в ней голос начальника штаба, срочно требующего капитана Батракова. Тон был такой, что нужно было (хотя этого не мог видеть начальник штаба) вытянуться, произнести «есть» и сразу, ворвавшись в комнату к замполиту, отрубить ему вызов штаба.
Батраков обладал способностью понимать Горбаня с полуслова. Увидев его, он встал, с шумом отодвинул стул и направился к телефону. Разговор был чрезвычайно короток — он походил на обмен условными сигналами.
— Найти немедленно помощника по хозяйственной части, — приказал Батраков, — и в штаб.
— А вы куда, товарищ капитан? — Горбань бросился за ним.
— Исполнять! — отрезал Батраков, не оборачиваясь. — И с ним ожидать нас в штабе.
Горбань сообразил, что означает слово «нас», бросил вдогонку капитану привычное «есть» и, не проверив даже, кто подъехал за Батраковым на машине, исчез в темноте.
Глава двенадцатая
Сняв гимнастерку и сапоги и надев туфли, Букреев расхаживал по своей комнате. За тонкой перегородкой слышались голоса Манжулы и стариков хозяев. Букреев невольно прислушался к разговору за стеной.
— Разве можно так, — сокрушенно говорил старик. — Сколько он спит? Три часа в сутки?
— Что потопаешь, то и полопаешь, дедушка, — ответил ему Манжула.
— Может, чайку подогреть? — вмешался робкий голос старушки.
— Какой же чай, бабушка, раз достал я два кавуна и парного молока, — ответил Манжула.
— Нельзя мешать молоко и арбуз, для желудка плохо.
— До войны нельзя было, бабушка, а зараз все можно. Зараз все смешалось.
Букреев постучал в стенку. Манжула появился в дверях:
— Я вас слушаю, товарищ капитан.
— Вы, товарищ Манжула… — Букреев подыскивал слова, — дали бы… покой хозяевам. Они же пока не числятся у нас в батальоне.
— Есть, товарищ капитан.
За стенкой после ухода Манжулы наступила полная тишина. Букрееву даже стало тягостно. Хоть бы кашлянул кто-нибудь или перекинулся словом. Его приказ был выполнен ординарцем с поразительной точностью.
Подъехавшая к дому машина вывела его из задумчивости. Кто-то шел по саду. Кто бы это мог быть? Букреев посмотрел в окно. На крыльце стоял человек. Стук. Так стучал обычно Батраков.
Замполит вошел в комнату и своим тихим голосом передал срочный вызов адмирала.
Пока Букреев натягивал сапоги, Батраков рассказал о том, что, вероятно, Звенягин уже поднял корабли по тревоге, так как он слышал звон рынд[1] на той стороне бухты и возле причалов.
Букреев защелкнул пряжку пояса и поправил пистолет.
— Очевидно, идем морем?
— Стало быть, морем.
— Неужели сразу в операцию?
— Что? — переспросил Батраков.
— Я говорю, неужели сразу отсюда в операцию?
— Не думаю. — Батраков пожал плечами. — Если высаживаться куда-нибудь на Судак или Алушту, тогда другое дело, но на Керченский отсюда невыгодно.
Они вышли к машине в сопровождении Манжулы. На яблонях покачивались ветви, с шелестом падали последние листья. В проломах туч, идущих от мыса Дооб, как в прорубях, отражались звезды. У причалов Тонкого мыса зафыркали моторы.
Машина шла мимо темных редких домов и высоких деревьев. По дороге из Кабардинки, то пропадая, то появляясь, бежали автомобильные огни. Может быть, кто-нибудь спешил сюда с флотского командного пункта.
Батраков сидел рядом с Манжулой, спокойный, молчаливый и как будто равнодушный ко всему. Букреев хотел перекинуться с ним словечком, но неожиданно почувствовал досаду на своего заместителя и одиночество. Он не мог тогда еще понять и оценить поведение человека, для которого приближение бури лучше ненадежного штиля.
У Мещерякова сидел, как всегда тщательно выбритый и предупредительный, Шагаев.
В штабе все было по-прежнему спокойно. Карта военных действий советско-германского фронта была исколота булавками, прихватывающими красный шерстяной шнур. На левом фланге шнур делил на равные части Керченский пролив, уходя вниз от косы Чушки к западной оконечности Таманского полуострова и обрываясь разлохмаченными линиями на траверсе мыса Панагия.