— Может быть, я могу вам помочь? — учтиво спросила медсестра.
— Я хочу ее видеть.
— Это абсолютно исключено. Мисс Лейверти все еще не пришла в себя. Кроме того, она находится в палате для больных, получивших серьезные ожоги.
— Ожоги действительно очень серьезные?
— Извините, но я не имею права давать какие-либо комментарии на эту тему.
— А что в отношении сотрясения мозга? — продолжал допытываться Ной. — Это опасно? Она была в состоянии комы?
Медсестра с большой симпатией посмотрела на надоедливого посетителя и мягко сказала:
— Сядьте, ради Бога! Я скажу доктору, что вы хотите еще раз с ним поговорить. И он выйдет к вам, как только сможет.
— Поймите, женщина, которая там лежит, значит для меня все на свете! Она без сознания и совсем одинока. Я хочу ее видеть. Должен видеть! Мне нужно ей сказать…
Ной почувствовал, что теряет рассудок. Ведь он рассказывает совершенно чужому человеку то, в чем еще не до конца уверен сам. Но гордость сейчас должна молчать! И он, с отчаянием глядя на медсестру, сказал:
— Я должен сказать этой женщине, что люблю ее и она должна стать моей женой!
— Понятно, — тихо и очень ласково ответила сестра. — Я знаю, как вам сейчас трудно.
— Вы не можете этого знать!
— Знаю. Но это совсем другой разговор. А сейчас я пойду к доктору. Что-то он скажет… У нас существует правило не допускать к пациентам с серьезными ожогами никого, кроме ближайших родственников.
Ной опешил. Разве он только что не сказал этой женщине, что собирается стать мужем Энн Лейверти? Так в чем же дело?!
— Видите ли, — начал он в запальчивости, — вы не…
— Ной! — неожиданно раздался чей-то голос за его спиной.
Он обернулся и увидел стоящую в дверях Розмари. Глаза ее были совсем нормальными — слава Богу! — но испуганными.
— Что происходит? — спросила старая женщина.
Медсестра воспользовалась моментом и юркнула в палату. Ной сделал было движение, чтобы ее удержать, но вовремя остановился.
— Я ничего не знаю, — ответил он Роз мари. — Абсолютно ничего!
На лице Розмари отражались грусть и глубокое волнение. Она с симпатией посмотрела на Ноя и, вздохнув, сказала:
— Я тоже очень расстроена всем этим!
Ной был уже не в состоянии говорить о чем-либо и отвернулся к окну. Но Розмари взяла его за руку и повернула лицом к себе.
— А ты сам как себя чувствуешь?
— Прекрасно! — резко ответил Ной, снова отвернувшись к окну. — Я беспокоюсь не за себя, а за Энн. Ей очень плохо!
Розмари с такой силой сжала обе его руки, что Ной был вынужден посмотреть ей в лицо.
— Мне очень жаль Энн, — сказала Розмари. — Но далеко не только из-за ран и ожогов, которые она получила. Дело тут гораздо серьезнее.
— Что вы имеете в виду, Розмари?
— Это долгий разговор.
Ной вдруг почувствовал необъяснимую боль и закрыл глаза, поняв, что иначе просто-напросто сойдет с ума.
— Я знаю, что ты не хочешь об этом говорить, Ной, — продолжала Розмари. — Но все же выслушай меня внимательно.
— Розмари! — в отчаянии воскликнул Ной.
— Умоляю тебя, Ной! Я не совсем здоровый человек. Тебе это отлично известно. Может быть, у меня больше не будет возможности поговорить с тобой так же серьезно…
Ной глубоко вздохнул.
— Выслушать что?
Розмари взяла его за руку, усадила на стул и села сама в стоявшее рядом глубокое кресло.
— Прости меня, Ной. Прости за очень многое. Я очень переживаю, что не дала тебе в полной мере материнской любви, которую ты заслужил. В том, что… не была добрее по отношению к тебе… — Розмари на секунду запнулась, безнадежно вздохнула и пожала плечами: — А еще я так и не смогла…
Голос Розмари сорвался, и она умолкла. Ной взял ее руку и нежно погладил ладонь.
— Не надо, Розмари! Ради Бога, успокойтесь. Я ведь знаю, что вы отдали мне все, что могли… И это главное!
— Нет, — энергично замотала головой Розмари. — Ты не прав! Неужели сам этого не видишь? Того, что я для тебя делала, было недостаточно. Ты заслуживал гораздо большего. А я не сумела этого дать! Я тебя просто-напросто упустила…
Ной подумал, что точно так же он упустил Энн. Мрачно улыбнувшись, он посмотрел в глаза Розмари и сказал:
— Не надо об этом. Самое главное, что мы вместе. Больше мне ничего не надо.
— Мне тоже, — прошептала старая женщина. — Значит, ты можешь меня простить?
— После всего того, что вы для меня сделали, об этом не нужно даже и спрашивать. Мне нечего прощать!