Взгляд Яны хотя и выражал странность характера, но его никак нельзя было назвать нездоровым. Ничего в ней не пугало меня. То, что она прибралась в доме, и даже “Дневник Даши”, который она вела, говорили о ее стремлении нормально жить. Ведь Даша живет, как любая другая обычная девушка. Яна не может быть сумасшедшей. Она просто одинока.
–Яна, где твои родители?– спросил я, не отрывая карандаш от бумаги.
–Мама умерла. Давно. Отец живет в деревне с очередной женой,– ответила она без каких либо эмоций.
Ясно, она одинока. Наверное, после смерти матери замкнулась в себе в этой деревушке. Наверняка, искала спасение в любви.
–Яна, можно еще один вопрос?
Она кивнула.
Почему ты решила расстаться с мужем?
Яна разом как бы вся подобралась. Я уже завершил портрет и внимательно посмотрел ей в глаза.
–Временами он становился очень странным. Очень чужим. Его поведение пугало меня,– сказала она.
А меня теперь пугало сама Яна. Она не сумасшедшая, она хочет жить, но не в силах преодолеть чувство вины. Или же что-то ей не дает с этим справиться. У нее точно есть свои кошмары.
Я отдал ей рисунок. На лице заметил слабый отсвет улыбки. Это уже шаг вперед. Я присел рядом с ней и слегка обнял. Все время смотрел ей в глаза, желая уловить ее ощущение. Она была крайне чувствительной. Холод вмиг растаял, но она выглядела растерянной. Я не хотел пугать ее и убрал руку с ее плеча. Она не шелохнулась, но в глазах я заметил желание. Прикоснулся к ее волосам и погладил их, нежно поцеловал. Она не сопротивлялась, ничего не делала, но позволяла любить себя. Я горел от страсти, но старался быть нежным до самого конца. Во все время нашей близости я ждал, что она остановит меня. Я чувствовал, что в ней идет борьба, позволить мне или нет. Я не давил на нее, давая понять, что сделаю все, как она захочет. Очень долго ласкал ее. Со мной тоже что-то новое происходило. Такой сильной страсти и нежности одновременно я еще не чувствовал. Я сходил по ней с ума.
Телефон разбудил меня рано утром. Яна спала на моей груди. Тонкое одеяло слегка покрывало ее совершенно нагое тело. Я захотел нарисовать ее такой, спящей, слегка прикрытой. Тихо встал и взял родной карандаш. Рисунок получился просто ошеломительным! В нем была ее нежность и моя страсть.
На экране телефона светилось сообщение. Я, наконец- то обратил на него внимание. Там было много пропущенных от мамы. Сообщение тоже было от нее: “Сынок, ты нужен срочно. Скорее приходи, мы переезжаем ”.
ГЛАВА 5
–Я не еду, – сказал я уверенным тоном и посмотрел на отца. Впервые в жизни я дерзил ему. Я всегда чувствовал страх под его железным взглядом, но надо отдать ему должное, он никогда не поднимал на меня руку.
–Быстро собрал вещи.– приказал отец.
В этот момент я ненавидел его.
–Нет! – сказал я, пытаясь придать голосу уверенности, но внутри чувствовал тот же страх.
Папа посмотрел мне в глаза кремниевым взглядом. Он пришел в ярость. Я оробел.
Откуда в нем столько силы, столько бескомпромиссности? Почему я унаследовал у него только внешность, а характер взял мамин. Неужели я такой робкий? Мне даже захотелось заплакать от безвыходности, но считая это уже верхом поражения, я собрал все остатки своей воли, разбросанной под испепеляющим взглядом отца, и спокойно сказал:
–Пап, я не хочу больше переезжать. Я устал от такой жизни. Я нашел девушку и не хочу ее терять. Позволь мне остаться здесь.
Отец минуты две смотрел на меня: взгляд был все тот же, металлический, но ярости в нем не было. В какой-то момент я даже заметил обиду в мимике отца. Неужели я переборщил? На что он обиделся? Да, я никогда особо ни в чем не нуждался. Отец много работал, очень много, практически без выходных, и прилично содержал семью. Наши переезды были связаны с его работой. Мне стало жаль отца и стыдно за мои обвинения в его адрес, но все уже было сказано.
Я на час, наверное, закрылся у себя в комнате, пытаясь уравновесить свои внутренние переживания.
Разговор с отцом и тень обиды на его лице не давали мне покоя. Но я уже точно знал, что никуда не уеду отсюда, не брошу Яну. С отцом надо будет еще раз поговорить. Я не совсем был прав. В конце концов, ему около шестидесяти, а я уже вырос.