— Эээ… не совсем. Но она ушла навсегда и больше не потревожит вас.
Он удовлетворенно вздохнул и кивнул. Но тут ему пришла в голову новая мысль, и он нахмурился.
— Но иглоспины-то все еще тут.
— Это и их мир тоже. Вы должны научиться жить вместе.
— Хммм… — на его физиономии отразилось сомнение.
— Реб, вообще-то я пришла попрощаться.
Он изумленно покосился на меня.
— Девочка не может уйти, — возразил он. — Ты нам нужна.
Я грустно покачала головой.
— Я не могу остаться. Это чужой для меня мир. Я должна вернуться домой.
Реб окончательно переполошился:
— Но девочка теперь единственная, кто может делать магию! Нам нужна магия! Нужен Настоящий Огонь! Иглоспины боятся его. Если у нас будет Настоящий Огонь, они уберутся куда подальше. И у нас больше нет жидкого огня для освещения и тепла…
Вот вечно я чувствую себя виноватой за все проблемы вокруг. Я почти пожалела о том, что вернулась попрощаться. Наверное, было бы лучше просто исчезнуть. Я прикрыла глаза, защищаясь от ярких лучей солнца.
И в этот миг мне в голову пришла классная идея.
— Кто сказал, что только я одна владею магией, — улыбнулась я. — Реб, принеси мне, пожалуйста, немного тростника, только сухого. И возьми вот это. — Я сняла очки и сунула их лягушонку в лапу. — Держи их вот так, понял? Видишь это маленькое светлое пятнышко? Это солнечный зайчик, направь его на тростник. А теперь немного подожди.
На этот опыт ушло какое-то время. Может, даже больше, чем в нашем мире. Но вот наконец тростник начал чернеть, и вдруг на нем заплясал маленький яркий огонек.
Реб с громким воплем вскочил на ноги.
— Гляди! Я сделал Настоящий Огонь! Гляди!
— Да, ты сам его сделал, — улыбнулась я.
— Эти иглоспины больше не посмеют приставать Ребу, о нет! Реб может делать Настоящий Огонь, как и девочка! — Тут он вдруг прервал похвальбу. — Но Огненные стекла твои.
— Оставь, их себе, — сказала я. Мама, конечно, страшно разозлится, ну то есть сначала обрадуется возвращению Питера, а потом разозлится на меня…
— Мне и правда нужно идти, — сказала я, поднимаясь.
Я бережно обняла влажные плечи Реба. Он на миг прижался ко мне.
Не хочу, чтобы ты уходила, — пробормотал он.
— У тебя же теперь есть Настоящий Огонь.
— Все равно не хочу.
Но он все же разжал лапки, и я зашагала вниз по лестнице в пещеру. Когда я была уверена, что лягушонок не услышит меня, я прочистила горло:
— Кхм… Я готова вернуться домой, — сказала я в пустое пространство.
Все, что происходило дальше, было для меня как одно большое размытое пятно — причем, в буквальном смысле. Без очков перед глазами все расплывалось. Оракул перенес меня сначала в зал с колоннами, а потом доставил нас всех обратно на Остров Разбитых Сердец.
«Счастливого пути, Стражницы. Оставайтесь верны Сердцу Кондракара и своему собственному сердцу».
В лодке, па которой мы возвращались в Плезанс, Питер наконец начал приходить в себя. Он был ужасно смущен и сбит с толку.
— Тарани? Сестренка? Где я?
— На пути домой, — ответила я.
— Моя голова, — простонал он. — Что произошло?
— Авария во время занятий серфингом.
— Но ты… Ты…
— Тшш, — я прижала палец к губам. — По-моему, ты ударился головой или что-то в этом роде. Поэтому тебе лучше спокойно полежать и не разговаривать.
— Мне снились такие странные сны… Такие живые. Как будто ты была рядом. И еще… там были лягушки и какие-то другие существа. В общем, чудно.
— Сны часто бывают такими. Он слабо усмехнулся.
— Кажется, я получил по заслугам. Хотя бы за то, что заставил тебя ждать и мокнуть под дождем…
— Нет, неправда! — вскричала я. — Ты этого не заслужил, и я никогда не желала тебе зла. Никогда!
Брат взглянул на меня с недоумением. — Эй, ты что? Я тебя ни в чем не виню.
— Хорошо, — сказала я, украдкой вытирая невольные слезы. — Потому что я действительно не хочу тебе зла. Я люблю тебя и не хочу больше никогда терять.
— Ничего себе, — выдохнул Питер. — Да какая муха тебя сегодня укусила? — Потом он добавил уже мягче: — Я тоже люблю тебя, сестренка. И на следующей неделе мы обязательно поедем смотреть, как играют «Ястребы». Обещаю.
Его глаза снова закрылись, и он проспал весь остаток пути до Плезанса. Я не выпускала его ладонь из своей. В груди щемило от счастья. Вилл улыбнулась мне, и в этой улыбке была легкая зависть. Не та черная зависть, когда человек думает: «Не хочу, чтобы у тебя было что-то, чего нет у меня», а белая зависть: «Хотела бы я, чтобы у меня тоже было что-то вроде этого».