— Говори.
— Преставился брат твой Роман Ростиславич,— сказал Летяга, глядя в лицо Давыду настойчивым взглядом.— Вчера предали земле. Княгиня велела тебе кланяться. Ждет не дождется.
— Мир праху его,— покраснев, широко перекрестился Давыд.— Долго ли мучился?
— Помер в одночасье,— живо ответил Летяга и тоже перекрестился.
— Мир праху его,— повторил Давыд, поворачивая коня.
Дружинники, привстав на стременах, выжидательно глядели на молодого князя. Давыд молча выехал на дорогу; воины тронули коней.
У Днепровских ворот стояла толпа, мужиков не пропускали в город.
— Пошто озоруете? — возмущенно выкрикивали они, наступая на копейщиков.— Чай, не половцы мы — свои же, русские.
— Мать-княгиня не велела пущать,— отвечал им с коня кривоглазый вой, в котором Летяга сразу признал знакомого ему тысяцкого Ипатия.
— Это как же так? — удивлялись мужики.
— А вот так,— важно подбоченясь, объяснял им Ипатий.— Вчерась поозоровали, сожгли избу боярина Горши — и будя. Нынче княгиня шибко осерчала. Креста на вас нет!
— Христиане мы...
Тут к воротам подъехал Давыд, и толпа расступилась. Давыд резко осадил коня. Ипатий удивленно вытаращил на него глаза.
— Шапку, шапку скинь,— зашипел, приблизившись к нему, Летяга.
Ипатий проворно снял шапку, и вся толпа тут же обнажила головы. Хмуря брови, Давыд недовольно спросил:
— А енто что за народ?
— Посадские мы,— зашелестело в толпе,— Есть среди нас и торговые люди...
— Пошто не пущаете? — обратился Давыд к тысяцкому.
— Так ведь...— заикаясь, пробормотал Ипатий и повернулся за подмогой к Летяге. Но сотник отвернул голову и смотрел в сторону, будто не слышал тысяцкого.
— Так ведь...— еще больше заикаясь и обмякая, повторил Ипатий.
Давыд рассмеялся и весело сказал:
— Не забижай, тысяцкий, моих людишек. Пусти их в город.
— Так княгиня ведь... Горшу, боярина, спалили...
— Это не они, тысяцкий, это мед ему избу запалил, — рассмеялся Давыд.— Верно говорю, мужики?
— Верно, чего уж там,— послышалось из толпы.
— Не углядели...
— Шибко по князю тужили...
— Раствори-ка им, тысяцкий, ворота,— приказал Давыд,— Проезжайте, мужики!
— Благодарствуем,— заулыбались обросшие бородами рты.— Добрая ты душа, князь.
— Дай-то бог тебе здоровья.
Под восторженные крики толпы, разрумянившийся и счастливый, Давыд въехал в город. Дружинники вплотную следовали за ним. Летяга торжествовал.
— Пусть знают наших!.. Это им не князь Роман.
— Цыц ты,— одернул его Давыд.— Романа, брата моего, не тревожь. Праведник он был, святая душа.
— Да что ты, княже,— пробормотал, смешавшись, Летяга,— я о Романе ни слова. Знамо дело, правдивый и добрый князь.
Давыд скосил глаз на сотника. «Им только волю дай,— подумал он.— Нынче Романа поносят, завтра примутся за меня».
Тысяцкий Ипатий, с которого мигом смыло всю значительность и величавость, трусил в самом хвосте дружины. Не по душе ему пришлась уклончивость Летяги. Вчера только вместе распивали они меды, и сотник взахлеб расхваливал своего князя Рюрика Ростиславича, а нынче переметнулся к Давыду. Такой, чего доброго, и княгине донесет про то, что сказывал Ипатий о Романе. Старую побасенку Летяге пересказал про лягушонка,— ох, и смеялся сотник.
— И вправду лягушонок,— говорил он, икая.— Да нешто такому князю править в Смоленске?.. Мужики и не такое про него сказывают.
Не дело это — плохо говорить о покойнике. Да так уж вышло. Хорошим человеком показался Ипатию Летяга. Пел сотник песни, рассказывал старины. Плясал на крепком дубовом полу. «Эх, и простофиля ты, Ипат,— корил себя тысяцкий.— Совсем очи-то затмило. Дальше носа своего глядеть разучился».
Святославна встречала молодого князя возле терема с лицом, распухшим от слез. Давыд спрыгнул с коня; приняв скорбное выражение, обнял княгиню; бережно поддерживая за плечи, повел ее на всход. Дружинники спешились, поставили коней к коновязям, сгрудились, скаля зубы, вокруг дворовых девок.
Летяга сразу пробился к востроглазенькой разбитной Марфушке — еще вчера, вернувшись от Ипатия, стучался он к ней в каморку, но Марфуша его к себе не пустила.
— А нынче пустишь? — пристал к ней сотник, щекоча девушке маленькое ушко окладистой бородой.
— Да чегой-то? — хихикнула она, отстраняясь от Летяги.— Ишь какой прилипчивый...
— Это ты сладкая,— шепнул сотник, снова прилаживаясь к ее ушку.— Отродясь краше девки не встречал.
— Жена небось дома заждалась.
— Не женат я. А приглянешься, возьму в жены. Вот те крест возьму.
Девушка замахала руками и спряталась за подружек.
— Давай, сотник, выкуп! — закричали подружки.
— Да какой же вам выкуп нужен? — смутился Летяга.
— А хоть запону подари.
— Запона — княжеский подарок.
— Тогда перстень.
Делать нечего. Снял сотник перстень с безымянного пальца, протянул девушкам. И тотчас же Марфуша оказалась в его объятиях. Крепко держа девушку, Летяга сказал:
— Я за тебя выкуп дал. Теперь ты моя.
— А маменьке выкуп дашь?
— И маменьке...
— Тогда жди нынче вечером за теремом,— сказала Марфуша и юркой змейкой выскользнула у него из рук.
Смеялись дружинники:
— Ну как, провела тебя Марфуша?
— А где же твой перстень, Летяга?..
И верно, жаль стало Летяге перстня.
— Возвращайте подарок,— сказал он девушкам.
— Не подарок это, а выкуп,— сказали девушки.— Мы тебе нашу Марфушу отдали.
— Да где она?! — рассердился сотник.
— То не наша вина, что руки у тебя дырявые.
Сплюнул Летяга и пошел к коновязи, где уже, сгорая от нетерпения, поджидал его Ипатий. Нервно кривя рот, спросил сотника:
— Аль обиду на меня затаил?
— С чего это? — удивился Летяга.
— Да вроде бы не признал у ворот,— осторожно напомнил ему Ипатий.
— Ишь ты,— загадочно улыбаясь, покачал головой Летяга.— Нешто не видел, что я с князем?
— С князем,— протянул Ипатий.— А как с вечера пили меды, про князя ты и не вспомнил.
— С вечера другой был разговор.
— Про тот разговор ты забудь,— дрожа от страха, заискивающе попросил Ипатий.
Летяга задумчиво уставился на тысяцкого.
— Видал, как девки перстень у меня выманили? — сказал он.
— Шалуньи,— кивнул Ипатий.
— А ты мне свой отдай,— сказал Летяга, нагло глядя в глаза тысяцкого.— Вот этот...
— Женой подаренный,— растерянно пробормотал Ипатий и снова изменился в лице.
Летяга засмеялся, глядя поверх головы тысяцкого, будто вспоминая приятное, нараспев сказал:
— Ехали мы давеча возле болота, слышу: никак, лягушата расквакались. К чему бы это?
— Бери, бери,— торопливо пробормотал Ипатий, всовывая ему перстень в ладонь.
— Чего это ты? — удивился Летяга, поднося перстень к глазам.
— Не поминай лихом,— помертвевшими губами прошелестел Ипатий.
— Хорош перстенек,— сказал Летяга, насаживая его на свой палец.— И где это только жена твоя его раздобыла?
— У нашего златокузнеца, где же еще,— сердито проговорил Ипатий.
— Ну, спасибо тебе,— сказал Летяга.
— И тебе спасибо,— поклонился ему сотник.
— Глядите, какой мне перстенек подарил тысяцкий,— похвалился Летяга перед дружинниками. Те удивились:
— Дорогой перстенек.
— Чистого золота.
— Отчего же такой подарок?
— По дружбе. Друзья мы с тысяцким,— сказал Летяга. Ипатий покраснел и отошел в сторону.
— Жди нынче на меды! — крикнул ему Летяга вдогонку.
— Чтоб ты подавился,— процедил сквозь зубы Ипатий и сочно сплюнул.
Теперь он уже жалел, что смалодушничал и сделал такой щедрый подарок. Про лягушонка все забылось, а жена дома нынче же спросит, куда дел перстенек.
На крыльце княжеского терема показались Давыд со Святославной. Давыд был важен, княгиня обессиленно опиралась о его руку.
Князь ликовал: не зря спешил он в Смоленск — святая Богородица надоумила. В самый раз поспел. Нынче другому князю здесь делать нечего. По праву перешло ему Романово наследство. А Рюрик пусть подождет — не время ему сейчас ссориться со Святославом. Небось брат и сам за себя не хуже постоит.