Уверенность Летяги успокоила Глеба. Он даже выехал с Давыдовым сотником за крепостные ворота — взглянуть на приближающееся к городу черниговское войско.
Устроившись в кустах над Дручей, они наблюдали, как на другом берегу реки разбивали шатры, зажигали костры, купали коней. Глеб узнал Игоря и, совсем расхрабрившись, вывел своего белого жеребца на бугорок.
— Вот метну стрелу...— прошипел за его спиной Летяга. Но Глеб отмахнулся от него. С Игорем Святославичем они ходили не в один поход. Молодой князь нравился Глебу. Бывало, спорили они на пирах — кто кого перепьет. Игорь был крепче, на ногах держался увереннее, Глеб же кончал пировать под столом. Зато на охоте стрела его метко разила зверя, а кривой на правый глаз Игорь почти всегда бил мимо.
Увидев вершников, черниговцы всполошились. Игорь подвел своего коня к самому берегу и, приложив руку ко лбу, стал всматриваться в противоположный берег.
— Ты ли это, князь Глеб? — крикнул он, узнав своего соперника.
— Я и есть,— гордо отвечал Глеб, горяча молодого жеребца.
— Так ступай ко мне в гости.
— Нет, ты ступай.
— Скоро буду,— весело кричал Игорь.— Шире ворота отворяй!
Воины, смеясь, слушали их перебранку. Летяга, не на шутку обеспокоенный, дергал князя за рукав. Краем глаза он заприметил, как по знаку Игоря несколько всадников скрылись за бугром: не иначе, что-то задумали, может, уже переправляются через Дручу за ее крутой излукой... Но, увлеченный перепалкой, Глеб не обращал на него внимания, привставал на стременах, поднимал коня на дыбы, красовался перед Игорем. «Ровно петух»,— подумал Летяга — и похолодел. Не ошибся он, угадал: от лесочка, что вверх по течению, скакало в их направлении с десяток конных воинов.
— Бежим, князь! — заорал не своим голосом Летяга. Глеб осекся, замотался в седле, как чучело, краска вмиг сошла с его лица. Непокорные руки рванули поводья, и белый жеребец, призывно заржав, устремился не к крепости, а в противоположную сторону, навстречу быстро приближающемуся неприятелю.
— Куда?! Куда ты?! — захрипел Летяга, чувствуя, как отяжелели его ноги, стиснувшие потные бока коня.
Князь, выронив поводья, размахивал руками. Почувствовав свободу, жеребец пошел размашистой рысью — и все ближе к тем, что мчались ему на перехват.
— Стой! Стой! — закричал Летяга, разворачивая своего коня. Если Глебов жеребец не пойдет быстрее, князя еще можно спасти.
— Господи Исусе,— прошептал сотник, вонзая шпоры,— не дай погибнуть рабу твоему...
Уже пропели над головой первые стрелы, уже забелели впереди хорошо различаемые лица черниговцев, уже донес встречный ветер натруженное дыхание их коней, и Летяга обостренно уловил запах конского пота, как опущенная рука его подхватила поводья Глебова жеребца, рванула их на себя.
Городские ворота распахнулись, из Друцка вырвался отряд с обнаженными мечами. С валов послышались крики, Летяга обернулся и увидел, как растерявшиеся черниговцы спешно разворачивают коней.
— Ну и горячка ты, князь,— проговорил он облегченно, когда почувствовал себя в безопасности.— И как это тебя только угораздило?
Посрамленный Давыдовым сотником Глеб ехал молча, опустив голову.
— Этак-то и вовсе просто в поруб угодить,— попрекал его Летяга.
— Конь вот...— пробормотал князь и ожег плетью жеребца.
— Коня не вини, коли сам оплошал,— сказал Летяга.
Долго еще после того посмеивались над незадачливым Глебом в Друцке, хлопали Летягу по спине:
— Кабы не ты, остались бы мы без князя.
— А коли так, служите за меня молебен,— отшучивался Летяга. Никому и невдомек было, что вышел он из этого происшествия с хорошим прибытком; подарил ему князь серебряную запону с украшенной крупными бирюзовыми камушками птицей Сирин.
Но как ни выпытывали у него хлебосольные дручане, откуда запона, никому не сказал про то Летяга: умел он хранить важные тайны, а от этой тайны многое зависело в его судьбе. Хоть и не от него, а слушок-то все равно не остановишь: от деревеньки к деревеньке, от починка до починка докатился он и до князя Давыда. И поймет тогда Давыд, что не обманулся он в своем сотнике, потому что, если бы не он, ни за что бы не спасти Глеба, а без Глеба Друцк на второй же день отдался бы черниговцам. Вот и получается, что, не послав ни единой стрелы во врага, даже не обнажив меча, спас Летяга не только незадачливого Глеба Рогволодовича, но и Давыда, а с ним вместе все Смоленское княжество.
Он увидел вытянутое лицо тысяцкого Ипатия, его белесые испуганные глаза и подумал, что и ему теперь недалеко до тысячи — в самый раз Давыду отблагодарить своего преданного воя за верную службу.
Летяга представил себе, как едет он во главе воинства на таком же, как и у Глеба, белом жеребце, как похлопывает над его головой алый прапор, как приятно оттягивает пояс на боку украшенный золотой на сечкой меч. Хорошо, что не вернулся он к Рюрику, а остался в Смоленске. Хорошо, что выехал навстречу Давыду, перед Днепровскими воротами. Хорошо, что напросился в Друцк...
Перед простыми людишками в посаде хвастался Летяга:
— Сижу я у князя Давыда в палатах рядом с боярами.
Или так говорил:
— Не глядите, что Летяга сотник. Иная сотня и тысячи стоит.
Слушая его, мужики выставляли на стол меды. Диву давались: и откуда в мужике такая бесовская силища?! Сказывают, сокрушил он на поединке не одного дружинника. Потому и ходит в милостниках у Давыда, потому у него и княжеская запона на груди.
Летяга хитро улыбался, того, что говорили, не отрицал, лишнего не болтал. Верно замечено в народе: слово — серебро, молчанье — золото.
Когда дарил ему Глеб запонку, об одном только просил:
— Давыду про нашу беду не сказывай.
— Так ведь все равно выведает,— сказал Летяга.— О том, почитай, весь город говорит.
— На Друце мы с тобой были...
— А на валах?
— Мало ли что на валах привидится.
Летяга поклонился:
— Вот тебе мое слово, князь. Понапрасну не печалуйся.
— Взял бы я тебя в свою дружину,— сказал Глеб, — да боюсь, как бы Давыд не обиделся.
Лестно было Летяге слушать про себя такие слова. Гордостью переполнялось его сердце.
А жизнь в городе текла своим чередом. Все так же бойко торговали на улицах купцы, все так же постукивали кросенные станы и звонкие кузнечные молоты, все так же поскрипывали гончарные круги и дымились домницы.
Изредка сторожа на башнях гремели в била. Тогда горожане и воины высыпали на валы, пялились в густеющий сумрак ночи. Но тревога была ложной, черниговцы стояли за рекой, и мужики, ворча на сторожей, возвращались в свои избы.
Прошли грозовые ливни с молнией и громом, потом установилась ясная и жаркая погода.
К концу недели в город вошел передовой отряд Давыда.
6
Узнав о прибытии смолян, черниговцы решили через Друцу не переходить, а подождать Святослава. Пока же конные разъезды их рыскали по окрестным лесам. Один из таких разъездов и натолкнулся на богомаза Зихно со Златой.
Бежав из Суздаля, надумали они было податься в Ростов, но подзадержались в Москве. Тут оказался на их беду проезжий купец из Смоленска по имени Синько, коренастый, молодой еще мужик с окладистой рыжей бородой и нагловатыми карими глазами в лукавом прищуре — добрый, веселый и хлебосольный.
Злата навещала в Москве своих подружек, а Зихно, обрадовавшись случаю, денно и нощно бражничал с купцом.
Синько рассказал ему, что отец его недавно умер и оставил ему свое хлопотное хозяйство: деньги в кованом ларе да груды товара в кладовых. Деньги Синько промотал с дружками — два года прогуливали, а когда протрезвел да поглядел вокруг себя, то понял, что если не хочет идти по миру, то самое время заняться делом. Товар был в полной сохранности, и Синько подался сначала в Киев, из Киева отправился в Новгород, и из Новгорода — в Булгар. На всем пути ему сопутствовала удача: товар шел хорошо. Завидовали ему другие купцы — среди них были и хожалые людишки, и никто не мог взять в толк, какое такое выучил Синько петушиное слово, что нет ему отбоя от покупателей. Последнюю выгодную сделку провел он во Владимире и вот теперь возвращался домой, чтобы отдохнуть от опасных дорог, а главное — жениться. Была у него на примете невеста, да вот дожидается, нет ли, он не знал.