Выбрать главу

Над степью, в стороне Молочных Вод, колюче замерцала первая звезда.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Дозорщики ловили беглых на пути к Дону. Сбежавший от Корнила Шанского Максим подался к Лыскову, на север. Село стояло на правом берегу Волги, на невысоких террасах речки Сундовик, как бы в скупой ладошке ее устья, сбиравшего воду окрестных поднятий. Так же стекались в Лысково излишки хлеба и иного крестьянского продукта — к волжской пристани и перевозу на левый берег, к ярмарке. Там, низко над водою, светился белыми стенами Макарьев монастырь.

Вражда Макарьева монастыря и Лыскова возросла на той нелепости российской жизни, что люди, умевшие работать, копить и оборачивать деньгу, были рабами боярина Морозова, а льготы, необходимые для этих дел, достались монастырским старцам. Чем больше богател крестьянин-лысковец, чем глубже входил в свободную торговлю и ремесла (в Лыскове ткали знаменитые полотна), тем невыносимее казалось ему крепостное состояние.

Архимандрит Пахомий действовал решительно. Возле села была основана пустынь — Исады. Она должна была нести зарвавшимся крестьянам усмиряющее слово.

Вышло иначе.

Оторванные от обители, иноки сами подпали под влияние мирян. Им стали близки хозяйственные заботы прихожан, чьи приношения текли в особную, а поговаривали еще — и тайную казну Исад; они испытывали просто человеческое уважение к людям, жившим и богатевшим своим трудом, а не дармовой работой «монастырских детенышей».

Архимандрит Пахомий без толку писал в Москву о скоморохах, совращавших иноков в Исадах.

Исады приютили беглого Максима, назвавшегося Осиповым — по отцу.

Он жил теперь ночными бдениями и вечерними беседами о тайнах — земных, божественных и книжных.

Тайны божественные — что станет с нами после смерти, и в юном или дряхлом виде восстанем мы из мертвых — мало тревожили Максима. Тайны земной любви не обсуждались. Зато монахи и гости их — лысковский поп Иван, ветлужский — Григорий Яковлев — охотно толковали о справедливости, праведном и неправедном богатстве, добре, свободе и отнятии земли у пахарей. В хранилищах обители лежали книги столетней давности, в которых говорилось о главном — как надо по-христиански управлять страной.

Свечи ярого воска чисто горели в тесноватой трапезной, после вечерней службы лица иноков казались строгими и вдохновенными. Ветлужский поп Григорий Яковлев уводил беседу на опасную дорожку:

— Матвей Башкин, сожженный при Иване Грозном, освободил холопов, полагая, что христианин не вправе порабощать людей.

— Порабощению положил начало сам государь Иван Васильевич, введя заповедные годы — без перехода от помещика к другому…

— То Годунова наущением малоумный Федор прикрепил крестьян.

Максиму открывалась глубина времен, где зрело нынешнее зло. После татар русские люди много думали и спорили, как жить. Иных тянуло к новгородским вольностям, иные полагали, что только крепкая рука Москвы способна защитить страну. Решила сила: при государе Иване Грозном последних супротивников прижали к ногтю.

Рабство, духовное холопство серым туманцем расползлось по русской земле, и именно крестьяне, а не казнимые бояре первыми пострадали от него. Впервые их закрепостили наглухо при сыне Грозного царя. Мужицкий мир, поддержанный казацким, ответил Смутой. К любому самозванцу приставали, только бы досадить властям. А в отреченных книгах было предсказано, что рабство опасней для страны, чем несогласие. Иные из духовных давно советовали землю раздать крестьянам и брать налоги с них — на жалованье воинскому чину. Дворяне и цари на то не согласились.

Но отчего дворяне всегда вершили, что хотели?

У них — боевая сила. Страдник не может сладить с ними. Он — мирный по своему труду и жизни. Так будет вечно — у кого сабля, того и право, и земля.

Лысковский поп Иван не соглашался с этим. Он мимоходом заронил одну мысль, а после Максим с любовью и надеждой обтесывал и оскабливал ее, как обрабатывают мужики главную поперечину к воротам.

Трудное воинское дело требует выучки и изменения самой жизни. Того же мужика возьми в солдаты, он скоро навыкнет воевать. Которые крестьяне бежали на Дон и в Запороги, те стали драться не хуже своих господ. Вот оно — самое святое для крестьянина, не вынесшего рабской жизни: уход в казаки.

А дальше что? Оборонять границу, чтобы самим дворянам не пачкать рук с татарами?

Когда после такого разговора Максим стал спрашивать попа Ивана о Смуте, тот строго оборвал: