Юрий Никитич болел за дело больше, чем за мошну и шкуру.
После войны его назначили оборонять Белгородскую черту, защищавшую Россию от степных людей. Пока его полк двигался к Белгороду, подкинули еще одно дело — поворотить на Дон Василия Уса с голодными казаками, явившимися не то проситься в службу, не то бунтовать и смущать крестьян. Ни разу не столкнувшись с казаками, Юрий Никитич следовал за ними до самого Дона, по дороге наводя порядок в южных имениях. Потом зазимовал в Белгороде.
На известковые возвышенности и обрывы падал декабрьский поздний снег. Зима рождалась трудно, с оттепелями. Камень, под летним солнцем выглядевший белым, проглядывал в проталины какой-то грязной желтизной. Раздраженное воображение Юрия Никитича связывало эти пятна с казацким желтым знаменем, с цветом заведомой неверности. На Украине новый гетман — Дорошенко заигрывал то с польским королем, то с турками. Будто и не было Переяславской Рады.
Барятинский послал на Днепр прапорщика Скочка — «разведать подлинно, что у Петрушки Дорошенка каких замыслов есть». Скочок пропал. Князь мучился неизвестностью и бессилием. Тринадцатого октября ратные люди были распущены на зиму по домам. Черта оборонялась слабо. В двадцатых числах декабря князь получил от своих людей в Полтаве странное донесение.
«Ведомо учинилось, что в Чигирин к изменнику Петрушке Дорошенке прислал станицу вор Стенька Разин, 10 человек о дву конь. А пишет-де он, Стенька, к нему, Петрушке, чтоб он шел наскоро Муравским шляхом на великого государя украинные городы войною, и Дорошенко-де послал в Крым для татар Жуленка тому три недели».
Юрий Никитич знал о Разине, что тот, собрав, подобно Усу, бездомных казаков, отправился на море. На Волге воевода Прозоровский не задержал его. Обманом — попросившись помолиться — Разин захватил Яицкий городок и в нем зазимовал. В Посольском и Разрядном приказах полагали, что по весне казаки попытаются прорваться в Персию. Москве совсем не нужно было осложнение с шахом, в Астрахань были посланы стрельцы, чтобы весной отрезать воров от моря и перебить. Казалось, все просто и неново.
Но обреченный вор, запертый в дальнем городке, сговаривается с украинским гетманом о совместном походе на Россию. Пусть это выглядит нелепо, но не значит ли, что он заглядывает дальше, чем полагал Ордин-Нащокин? И не в самом ли их Посольском приказе выкормлен сей казацкий стратег?
Юрий Никитич сердцем чувствовал, как возросла опасность с юга. Однажды там уже созрела смута. Страна не может безнаказанно выбрасывать обиженных и недовольных на окраины. Юрий Никитич после истории с Василием Усом молил бога, чтобы астраханским воеводам удалось перебить казаков в Яицком городке.
Он велел приводить к себе всех, кто шел с Украины в Москву. Так попал на допрос черный дьякон Севастьян из Сербии. Он слышал, что гетман Дорошенко действительно послал в Крым человека для сговора с ханом.
У Дорошенки замысел — объединить Правобережную и Левобережную Украину под слабой властью разгромленной Польши. Ему мнилось уже отдельное государство… Союз с донскими казаками выгоден ему.
Юрий Никитич отправил длинную отписку на имя государя. В конце ее он попросил восемнадцать тысяч рублей для выплаты солдатам и рейтарам, неосмотрительно распущенным по домам. Он знал свой полк: «А рейтары и драгуны и солдаты без твоего великого государя жалованья на твою службу не пойдут, а которые высланы будут, и оне збегут…» Теперь он понимал, что должен был испытывать Прозоровский при виде сотен казацких стругов, плывущих мимо Астрахани.
Мимо Белгорода казаки не пройдут. Придется биться насмерть.
Юрий Никитич стал замечать, что много пьет вина. Он медлил вызывать жену, хотя и тосковал по ней. Благо на масленицу к нему явился давний знакомец Безобразов, славившийся среди дворян умением улаживать поместные дела, не утруждаясь службой. В последние годы Андрей Ильич поменял нижегородские имения на южные, с жирной землей и неоглядными пастбищами. И службу он себе устроил неподалеку, на черте. Разрядные подьячие все могут за «поминки». Андрей Ильич так ловко умел «давать», что многие дворяне просили его о содействии в том темном, волокитном мире. Тоже не даром, разумеется.
Барятинского утешали беседы с помещиком, не побоявшимся обосноваться на степной границе. Андрей Ильич не принимал всерьез казацкую опасность: «Польшу разбили! Надобно Крым громить, вовсе спокойно станет». Сам он, однако, громить не торопился, приехал к воеводе с обычным разговором — нельзя ли в это лето службой его не тяготить. Надо устроиться на новом месте.