— Дуванить будет нечева, — вывел Василий Родионович. — Разве купчин потрясти.
— Торговец казаку не враг, — ответил синий с осторожной дерзостью. — У меня свойственник в Воронеже, и сам я на Дону бывал с товаром. Царицынских трясти негоже, атаманы.
Разин сидел в стороне, до времени не вмешиваясь в разговор. Он собирался оставить Уса осаждать Царицын, пусть он и договаривается с посадскими. Но после слов Василия Родионовича о дуване, и следовательно грабеже, Степан не выдержал:
— Передай в город — никого не тронем! Пущай только не тянут, не озлобляют нас.
Посадский понял. Такое отношение к нажитому добру именно и должно быть у Разина, казака из домовитых. Мастеровые и торговцы хотели в это верить.
Василий Родионович кривился несогласно. «Черен и зол, — определял его Степан. — От неудач». Действительно, Василий Ус не знал удачи ни на войне, где вечно супротивничал царским воеводам, ни в том походе под Тулу, на ненужную государю «службу», ни в недавней попытке пробиться по примеру Разина на море, в Персию. Круг наказывал его… Теперь он и его товарищи готовы были отыграться.
Разин желал взять первый город не кровью, а добром. Для всего будущего похода было важно, чтобы городские люди сами отворили ему ворота. У кого руки чесались драться, тех Разин звал в набег на едисан.
Ногайцы-едисаны недавно откочевали в степь между Царицыном и донскими городками. Напав на них, Разин бил двух зайцев: снимал опасность нападения едисан на городки, к чему их непременно будут склонять воеводы, а главное, давал возможность голутвенному войску подкормиться — баранами, конями, ясырем. Казна за зиму оскудела, война же — прорва, жрущая не только жизни, но и деньги. Деньги — особенно.
Накануне расставания между Разиным и Усом случился разговор.
— Не лезь на стены, — попросил Степан. — То мой наказ.
— Без крови хочешь войну сработать? И без дувану?
— Едисанскую добычу на всех поделим. Обещаю.
— Не оммани.
Василий Родионович болезненно поеживался, будто у него зудело меж лопаток. Не ангельские крылья прорезаются? Он шутки не принял:
— Дурно какое-то во мне живет. Вдруг высыпет по шкуре, гнусно…
— Не любострастная болезнь?
— Нет, тут иная порча.
Степан Тимофеевич всмотрелся в опавшее лицо товарища. Какая-то на нем проступала нутряная пустота… Разин задавил внезапную неприязнь. Ус был нужен ему, на него Разин мог спокойно оставить войско, город.
Наутро полторы тысячи казаков неторопливой рысью пошли из табора сначала вниз по Волге, затем оврагом — в степь. Их плотный и упругий строй вызвал на стенах завистливое любование. Так бы и всякий посадский проплыл-проскакал по луговой траве навстречу воле. У многих вострепетали нетерпеливые сердца…
И будто угадав настроение хозяев, скотина в городе заколотилась в стены конюшен и хлевов, а выпущенные коровы, козы, овцы потянулись к запертым воротам. Утром их выпускали в приречные луга. Ныне ворота оказались на запоре, ключ — у Тургенева, у воеводы.
Над Царицыном повис коровий рев и подхалимское блеяние овец. Скотину, правда, подкармливали болтушкой, и по обочинам улиц, по переулкам травы хватало. Скотина хотела воли.
Поздним вечером подкупленный посадскими стрелец опустил со стены веревку. Обдирая от непривычки руки, по ней сверзились в заросший тиной ров новые ходоки.
Крутившийся при Усе Алешка Грузинкин, вздорный, озлобленный крикун, промурыжил их у входа в атаманский шатер: «Василий Родионович почивает!» Посадские поклонились атаману не рядовым поклоном, а земным и заметили, что Усу он пришелся по сердцу.
— Выпусти, государь, скотину погулять. Оголодала, истомилась.
— Об том просите воеводу. Он ваших баранов мучит.
К вечеру задумчивые ходоки вернулись в город. Коровий, козий, бараний круг кричал, постановлял, что время сбивать замок с ворот Царицына.
2
Знакомое видение: разбросанные юрты и шалаши, потоптанная в прах трава, попрятавшиеся женщины и дети, и непременно какой-нибудь недогулявший малый увертывается от матери. Мать понимает неминуемость беды, но со своим звериным страхом не может отказаться от надежды упрятать сына под пахучее крыло юрты и дико верещит на мальчишку, путаясь в цветастых тряпках. Еще глупее пастухи, текучим галопом торопящиеся к стаду. Словно вернулся день, когда Степан впервые был головщиком в объединенном отряде у Молочных Вод. Головщиком калмыков был тогда Тургенев — тезка царицынского воеводы.