— Ты да Грузинкин, чаю, будете не из последних при Василии Родионыче. Запомни сего Ларьку, он пригодится вам. Сами-то вы вершите, покуда злы, да без уменья — под Черным Яром видел.
— Вестимо, пригодится, — серьезно согласился Ветчина.
Прихрамывая, он подошел к палачу и взял его за локоть: наш!
Разин круто повернул от стены в город, к главной площади.
Ему не полюбилась Астрахань еще с тех пор, как он по указанию Посольского приказа без толку ждал здесь отправки в калмыцкие улусы. С воды город выглядел величественно и празднично благодаря церковным шпилям и возвышавшейся над ними башне. Построенная посреди площади для наблюдения за Волгой, ныне она слегка обрушилась, поражая, однако, обрывистой гладкостью стен и сердцестремительной высотой. Внутри же города, зажатого стеной, башня усиливала впечатление тесноты. На пыльных и утоптанных дворах и улочках не было ни деревьев, ни кустов, лишь возле стены торчало несколько пальм, будто и они хотели вылезти наружу, да не сумели… Что-то постылое чудилось Разину в этом городе. Он рад был, что ненадолго застрянет здесь.
На площади кого-то били, утаскивали порубленных. На виселице, на крюке, продетом между ребер, висел подьячий Алексеев — известный и убежденный вымогатель, давно копивший ненависть к себе. И башня, башня… Тоска тяжелого предчувствия снова схватила Степана Тимофеевича, когда он поднял к небу зоркие глаза и различил щербины на углу площадки-раската. Что ж, воеводе Прозоровскому тоже придется глянуть, только с раската — вниз, и выбрать между страшной гибелью и тем, что ему предложит Разин.
Степану Тимофеевичу нашли и обустроили хороминку недалеко от площади, в доме торговца рыбой и икрой.
Нашли и комнатную прислужницу — Арину Алексеевну, вдову, прежде служившую у Прозоровского. Женщина молодая, обстоятельная сразу пришлась Степану Тимофеевичу по душе. Заметив ее робость, он спросил, не его ли она боится, на что Арина с внезапной бойкостью ответила: не только-де не боюсь, а рада, найдя прибежище после разгрома боярского двора. В те дни многие женщины искали заступников среди новоприходцев. Сестра Арины поторопилась выйти замуж за казака… А года через полтора придется государевым подьячим разбираться, взяты те жены насильством или добровольно.
Вдохнув прохладу и чистоту заново убранного дома, Разин устало сел на лавку. Арина стянула с него кафтан и сапоги. В образной горнице ждал чернец Феодосий, духовный отец и исповедник Степана Тимофеевича. Как всякому христианину, Разину нужно было и душу облегчить, и в слове теплое утешение найти. Отец Феодосий много мотался по свету, от Нижнего Новгорода до Риги, даже служил у патриарха Никона, покуда завистники не оклеветали его. Сидел по монастырским тюрьмам, а будучи отпущен, ушел на Дон. В Кагальнике, не удержав отца Ивана, уехавшего в Лысково, Разин и выбрал Феодосия в духовные отцы.
В мягких персидских туфлях Разин тихо вошел в образную. Феодосий коротко и деловито благословил его, затем сказал, что поручение исполнено:
— Святитель ждет тебя.
Речь шла об астраханском митрополите Иосифе, снискавшем почитание и уважение, несоизмеримые с грубой властью Прозоровского. Разин хотел добиться невмешательства митрополита в смутные городские дела. Тогда притихнет и остальное духовенство, ни одному безумному попу не вступит в голову проклясть Степана Тимофеевича и приобщиться к мученикам. Не так страшно проклятие — Никон же проклял государя, — как несогласие в простом народе. Тихая служба Иосифа в занятой казаками Астрахани у многих создаст впечатление, что он, подобно князю Львову, соединился с Разиным.
Их связывало старое знакомство. Разин дважды присылал к митрополиту малолетних пленников — ясырь, взятый сперва у персов, потом у едисан. Из кызылбашской шальной добычи жертвовал на церковное строение. И что-то тайное связывало святителя и атамана, касавшееся, надо полагать, сердечных дел Степана Тимофеевича, о чем никто из них не поделился даже с ближними людьми. Лишь слухи, будто у митрополита воспитывался сын Разина от персиянки, возбуждали в народе тщетное любопытство.
— Снедать не станем, — отказался Разин, когда Арина явилась с рушником для утирания. — На трапезу к митрополиту негоже сыту приходить.
— С голоду мысль острей, — одобрил Феодосий.
В начале переулка, ведущего к митрополитову двору, они наткнулись на собрание посадских — немноголюдное, но озабоченное, деловое. При приближении Степана Тимофеевича все было замолчали, но знакомый голос произнес: