— Сейчас у атамана спросим… Здрав будь, Степан!
Из собрания выбились Трофим Хрипунов, Степанов крестный брат, и Афоня Голышенко, астраханский посадский, владелец трех лавок, чей сын во время штурма присоединился к казакам. Трофим приехал в Астрахань не воевать: в беспокойной его голове штырем засела мысль — уж коли Волга станет вольной казацкой рекой, наладить собственную торговлю с Персией. Хвалынское море влекло не одного Хрипунова, многим мерещились свои насады, груженные шелком.
— Не деньги ли сбираете на караван? — усмехнулся Разин. — Гляди, казаки разобьют вас в устье.
— От татей отобьемся, — жестко возразил Трофим. — Нам тех не допустить, которые с бумагами. Видал небось «Орла» — посреди Волги брошенный стоит.
Первый морской корабль «Орел», построенный на Оке радением Ордина-Нащокина, в прошлом году явился в Астрахань с полной командой и под управлением немцев. Его предназначали для плавания в Хвалынском море, но выйти туда в груженом виде он не смог. Осталось непонятным, чего хотел Ордин-Нащокин: с персидским шахом воевать, своих не допускать до кызылбашской торговли или наладить ту же торговлю для Тайного приказа государя. Разин припомнил, что немцы с «Орла» явились к нему прошлым летом с дорогим подарком. Перед самым штурмом они сбежали на шлюпке вниз — к татарам или в Персию… Бес с ними. Может быть, Трофим желает использовать «Орел»?
— Тяжела птичка для наших вод, — отказался Трофим. — Но зла наделать может много. Казна ведь, за что ни возьмется, добра не сотворит, а всем нагадит. Ежели его в море вывести да там пушками пригрузить — он наподобие Азова при устье Дона будет…
Возмущенная речь Хрипунова встречала у посадских полную поддержку. Разин не улавливал, чего он хочет. Какие, к бесу, пушки, ежели Волга до самого Царицына в его руках, а скоро он с войском на север двинется? «Орел» теперь — всего лишь деревяшка, болтающаяся на вольной низовой волне. Или Трофим, не веря в конечную победу Разина, заглядывает дальше всех?
— «Орел» есть коготь боярский, просунутый в Хвалынское море! — выкрикнул Афоня Голышенко. — В наше море!
Вот что их всех заело — посягательство. Но ныне сей коготь туп. Впустую шумят посадские.
— Ах, да вершите вы свои дела, как хотите! — потерял терпение Разин. — Недосуг нам.
Он заторопился дальше, едва заметив, что Хрипунов и Голышенко переглянулись и поклонились вслед — прощаясь или благодаря за что-то.
Митрополит Иосиф выглядел нехорошо. Держаться он старался уверенно и временами даже строго, а лик и плечи будто оттянуло к земле, в очах — искание и неуверенность. Как всякий человек, митрополит боялся смерти, но пуще тяготила неизвестность: город был отдан во власть завоевателей, уже сводивших счеты с дворянами и приказными, но отношение к духовенству было непонятно. Церковное имущество пока не трогали… Князь Львов был жив, укрылся на своем дворе. Что станет с Прозоровским? Что — с митрополитовыми детьми боярскими? Иосиф мучительно не понимал, как должен он вести себя, что делать, чтобы сберечь не тело, а чистую совесть.
Он прочел краткую молитву, благословил хлеб. Снедали молча. Разин рассеянно хлебал уху — жирную, словно усыпанную мелкими копейками.
— Что дальше станется, Степан? — спросил митрополит, покончив с нею.
— Рыбный пирог, я чаю, — ответил Разин, блеснув глазами.
Иосиф грустно улыбнулся. На старом лице явилась обреченная решимость.
— Тот пирог не по зубам тебе, Степан. Отведай лучше нашего рыбника да ступай себе на Дон. Господь и государь авось простят.
— А коли не простят?
Иосиф не ответил. Он мало верил в царское прощение. Его и самого вряд ли простят за то, что жив, обедает с бунтовщиком, а не кричит ему проклятие с амвона.
— За тобой голь пошла, Степан. С нею, если и сваришь кашу, то сам не сможешь есть, столь крута и солона. Голь никогда победы не одержит.
Разин вспомнил собрание посадских, весело вскинул голову:
— Лучшие люди тоже за меня. Даже и из детей боярских многие пришли ко мне.
— Алешка Анциферов один к тебе переметнулся. Его хоромине цена — три рубли.
— Можно ли, отче, людей дворами мерить? А дух?
— Дух живет, покуда цель свята.
— Цель у меня святей святого, отче. Свобода!
И Разин заговорил о том, как подло и хитро устроена в России жизнь. Крестьяне и ремесленные люди равно прикреплены к своим помещикам и посадам. Свободных людей среди умеющих трудиться — нет! Все Уложение государя Алексея Михайловича составлено так, чтобы они знали свое, отведенное им дьяками и боярами, место. Дух человеческий не может мириться с этим. Все уже давно понимают, что не в божьем произволении тут дело, а дворяне силой построили такую жизнь, такое государство. Отсюда — страшный ропот, до времени потаенный. Подняться же готовы тысячи и тысячи, изменники-бояре утонут в этом море. Он, Разин, поднимет эти тысячи, как поднял без усилий верховья Дона, Царицын, Астрахань. Он хочет одного: черным людям дать свободу, а дальше они сами разберутся, как им жить.