При малейшей возможности Энни садилась и брала на руки пухленькую девочку, которая сияла жизнелюбием, подобно оазису среди пустыни. Младенец ворковал и попискивал, размахивал ручками в ямочках, улыбаясь всем, кто брал его на руки. Тяжесть маленького, подвижного тельца на руках необычайно успокаивала Энни.
Мать и отец девочки, по-видимому, поправлялись. Молодая женщина слабо улыбалась, слыша повелительные крики дочери. Круглолицый воин много спал, но лихорадка у него проходила и в легких было чисто.
Потом в течение нескольких часов один из двух мальчиков, которые казались здоровыми, начал гореть в лихорадке и биться в конвульсиях. Несмотря на все усилия Энни, ночью он умер, даже пятна на коже не успели высыпать. Только круги на деснах указывали на заболевание, которое сожгло его юное тельце.
– Я ничего не смогла сделать, – рыдала Энни в объятиях Рейфа. – Я стараюсь, но иногда это не имеет никакого значения. Что бы я ни делала, они все-таки умирают.
– Тихо, дорогая, – шептал он. – Ты сделала больше, чем смог бы кто-то другой.
– Но для него этого оказалось недостаточно. Ему еще не было и семи лет!
– Некоторые из умерших еще младше. У них нет сопротивляемости к этой болезни, детка, – тебе это известно. Ты с самого начала знала, что многие из них умрут.
– Я думала, что смогу помочь, – сказала Энни. Тоненький голос ее звучал безутешно.
Рейф взял ее руку и поцеловал.
– Ты и помогла. Всякий раз, как ты прикасаешься к ним, ты помогаешь.
Ей все еще казалось, что она делает недостаточно. Запасы ивовой коры кончились. Чего бы она только не отдала, чтобы достать еще коры или таволги, которая еще лучше снимала жар, но она не росла на юго-западе. Джакали показала ей какую-то кору и объяснила, что она с дерева, которое Рейф назвал осиновидным тополем, но, видимо, женщины племени собирали ее во время походов на север, и у них был только небольшой ее запас. Энни заварила ее так же, как ивовую кору, и получившийся напиток действительно ослаблял лихорадку, но не так эффективно, а может быть, просто заваривала его слишком слабо. Она очень устала, чтобы разобраться в этом.
Джакали ковыляла по стойбищу с бесконечными чашками бульона из вяленого мяса, заставляя больных глотать его, несмотря на боль в горле. Малыш, чей друг умер, стал ходить за Рейфом как тень, часто поглядывая на Энни из-за прикрытия длинных мускулистых ног Рейфа.
На четвертый день, когда некоторые воины явно начали поправляться и разглядывали ее своими непроницаемыми глазами, Энни ждала, что Рейф перебросит ее через седло и тронется в путь.
Вместо этого в конце дня он пришел к ней с девочкой на руках. Она непрерывно плакала, крошечные ручки и ножки дергались, темная кожа от жара выглядела еще смуглее. На животике начали проступать черные пятнышки.
Глава 16
– Нет, – хрипло сказала Энни, – нет. С ней все было в порядке еще утром. – Произнося эти слова, она уже понимала, насколько бесполезен ее протест. Болезнь не всегда развивается одинаково, особенно у маленьких детей.
Лицо ее стало мрачным. Только один из индейцев, у которого появились черные пятна, означавшие кровотечение, выжил, но он был воином, обладал выносливостью. Тем не менее этот мужчина все еще оставался очень слабым. Рейф, как и Энни, понимал, что шансов у малышки немного.
Энни взяла девочку на руки. Малютка перестала плакать, но беспокойно металась у нее на руках, будто пыталась убежать от мучительной лихорадки.
Опасно давать лекарства такому крошечному ребенку, но у Энни не было выбора. Возможно, даже лучше, что чай из коры тополя не такой крепкий, как из ивовой. Она закапала немного в ротик малышки, а потом целый час осторожно обмывала ее прохладной водой. Наконец девочка уснула, и Энни заставила себя отнести ее обратно к матери и положить рядом с ней.
Молодая женщина не спала, ее черные глаза от волнения стали как будто еще темнее. Она повернулась на бок и дотронулась до дочери дрожащей рукой, затем притянула к себе поближе горячее маленькое тельце. Энни похлопала женщину по плечу, а потом ушла, чтобы не расплакаться.
Она не могла позволить себе сломаться – слишком много еще оставалось тяжелобольных. Нужно было их лечить.
Рейф заметил, что некоторые из воинов уже достаточно оправились, чтобы сидеть и есть самостоятельно. Он следовал за Энни по пятам каждый раз, когда она входила в один из таких вигвамов, держал расстегнутой кобуру револьвера, его ледяной взгляд следил за каждым их движением, пока она находилась в вигваме.
Воины в свою очередь так же недружелюбно смотрели на белого человека, который проник к ним в стойбище.
– Ты и в самом деле считаешь необходимым сопровождать меня? – спросила Энни, когда они вышли из второго вигвама, где эта сцена повторилась.
– Или так, или мы уедем прямо сейчас, – решительно ответил Рейф. Им в любом случае следовало уехать, и он это знал, но ему пришлось бы привязать ее к седлу, чтобы заставить уехать от младенца. Кроме того, что-то в нем самом тоже мешало ему уехать. У малышки и так было мало шансов: если Энни уедет, их не останется вовсе.
– Не думаю, что они попытаются причинить нам вред.Они же видели, что мы только стараемся помочь.
– Возможно, мы нарушили какие-то из их обычаев, сами того не зная. Белые – их самый лютый враг, детка, не забывай об этом. Когда Мангаса Колорадаса заманили на встречу, пообещав безопасность, потом убили, отрезали ему голову и сварили ее, апачи поклялись мстить вечно. Черт возьми, кто может их осудить за это?! Но я не доверил бы им твою безопасность и на одну минуту, и ради собственного блага никогда не забывай о Мангасе Колорадасе, потому что они-то не забывают.
Сколько боли! Энни переходила от пациента к пациенту, раздавая чай и микстуру от кашля, стараясь облегчить лихорадку. Своей заботой она пыталась облегчить и горе, потому что не было семьи в этом маленьком племени, которую не затронула бы смерть. Джакали тоже ходила по вигвамам, говорила со своим народом, поэтому каждый знал размеры трагедии, произошедшей с ними, Энни слышала приглушенные, полные отчаяния рыдания из глубины вигвамов, хотя они никогда не проявляли своего горя в ее присутствии. Они были одновременно гордыми и застенчивыми и испытывали к ней естественное недоверие. Вся добрая воля с ее стороны не могла стереть годы войны между их народами.
Зайдя навестить девочку, Энни обнаружила ее лежащей без движения. Снова влила ей ложкой чай и обтерла холодной водой, надеясь, что это принесет какое-то облегчение. В маленькой грудке слышались такие хрипы, будто в легких почти не оставалось места для воздуха.
Мать девочки с трудом заставила себя сесть – она держала ребенка на коленях и слабо причитала над ней, пытаясь пробудить ее сознание. Рейф вошел в вигвам и присел прямо у входа.
– Как она?
Энни взглянула на него полными боли глазами и едва заметно покачала головой. Молодая мать это увидела и резко вскрикнула, протестуя, рывком прижав младенца к груди. Круглая пушистая головка безвольно откинулась назад на тоненькой шейке.
Джакали тоже вошла в вигвам и села в ожидании.
Когда мать устала, Энни взяла ребенка и принялась качать, напевая колыбельные, которые помнила с детства. Мирные, бесконечно нежные звуки наполнили тишину вигвама. Дыхание младенца становилось все более тяжелым. Джакали наклонилась вперед, ее старые глаза смотрели пристально.
Рейф взял девочку из усталых рук Энни и прислонил к своему плечу. Еще сегодня утром она была пухленькой и энергичной, но жар болезни уже истощил ее. Он вспомнил круглые щечки и торчащие волосенки, два блестящих маленьких зуба, которые так остренько кусались.
Если бы это был его ребенок, подумал Рейф, потерять ее было бы невыносимо. Он знал малышку всего четыре дня и провел всего около часа, играя с ней, и все равно на сердце у него лежала такая тяжесть, что он чувствовал себя почти раздавленным.
Энни снова взяла девочку и влила в маленький полуоткрытый ротик еще чаю, но большая часть его вытекла. Она все еще держала ее, когда крохотное тельце начало содрогаться и коченеть.