Рейф подсунул ладони под ее ягодицы и приподнял, начиная двигаться в ней. Это оказалось очень трудным, потому что лоно было таким узеньким, а ее плоть сопротивлялась ему. Он стиснул зубы. О, черт! Это кончится слишком быстро, но был не в силах остановиться. В пояснице у него защекотало, по телу пробежала мощная судорога, и Рейф выгнул спину с гортанным криком, изливая в нее струю семени, а потом распростерся на ней, обессиленный и опустошенный, не в состоянии пошевелиться.
Возможно, он тотчас же соскользнул в дремоту от усталости, а возможно, сознание его затуманилось, но реальность потеряла четкие очертания. Он остро ощущал Энни, ее женский аромат, кожу, форму ее нежного тела под ним, но все остальное вокруг потеряло ясность и значение. В конце концов Рейф понял, что придавил ее, что слабые конвульсивные движения ее грудной клетки означали попытку вдохнуть воздух, и ему с трудом удалось перенести тяжесть своего тела на локти. Пот заливал глаза, жег их, и, услышав треск горящих поленьев в очаге, он ощутил их жар на обнаженной коже. И еще он увидел отчаяние и боль, отражавшиеся в глазах Энни, которые, не мигая, смотрели в потолок.
Не нужно было быть ясновидящим, чтобы понять, что он причинил ей боль и что Энни будет сопротивляться повторению этого опыта. Рейф с сожалением осторожно покинул ее тело, прошептав что-то утешительное, но она, по-видимому, его не слышала. Будучи девственницей, Энни понятия не имела об удовольствии, которое могла от этого получить, но он-то, слава Богу, был гораздо опытнее и знал, как переубедить ее и дать ей наслаждение.
Когда он мылся, то увидел кровь Энни на своем теле, и сердце его сжалось от боли. Проклятие, почему он не владел собой лучше?! Он никогда раньше не испытывал такого возбуждения, такого безумия, что не мог остановиться. Это смущало его, и в то же время сердце его бешено билось в груди от волнения. Ему уже не терпелось снова овладеть ею, ощутить блаженство жара, зажигающего все его тело. Он снова смо.чил кусок ткани, вернулся к ней и опустился рядом на одно колено.
Энни вздрогнула, когда Рейф вышел из нее: отчасти она была благодарна, что это закончилось, но в то же время ей хотелось кричать и бить его кулаками. Она чувствовала себя разбитой и слишком слабой, чтобы пошевелиться. Потайное местечко между ног пульсировало от боли, и внутри тоже все болело. Ей не хотелось, чтобы он когда-либо еще прикасался к ней.
Значит, обещание физического наслаждения было всего лишь химерой, предназначенной природой для того, чтобы вовлечь женщину в процесс спаривания? Энни ощущала себя обманутой, ей было стыдно. Наверное, ей уже никогда не забыть испытанного потрясения от наготы как его, так и своей собственной, от того, как все ее тело содрогнулось, когда она почувствовала его, неумолимо входящим в нее. Боль была острой, терзающей глубоко внутри, и ощущение от его вторжение было почти невыносимым. И все же она не пыталась оттолкнуть Рейфа, потому что он предупредил ее, что не сможет остановиться: какое-то глубинное чувство достоинства заставило ее вынести все молча, сжав зубы от боли и судорожно вцепившись пальцами в одеяло.
Энни почувствовала его руки на своих ногах и инстинктивно сомкнула колени, защищаясь от следующего вторжения.
– Я только собираюсь вытереть тебя, детка, – успокоил ее Рейф. – Ну же, дорогая, позволь мне позаботиться о тебе.
Она прикусила губы, странно встревоженная какой-то новой ноткой в его голосе. Его «дорогая» прозвучало с более явным южным акцентом, чем обычно, и в нем слышались интонации собственника, которых раньше не было.
Сильные руки разжали ей ноги, и Энни попыталась вскочить, вспыхнув от стыда, что совершенно открыта его взгляду. Увидев струйки крови и семени на своих бедрах, она подумала, что сейчас умрет от унижения.
– Я сама, – хрипло произнесла Энни, потянувшись за тканью.
Он взял ее за плечи и заставил лечь обратно на одеяла.
– Лежи спокойно. Это единственный случай, док, в котором я разбираюсь лучше тебя.
Она зажмурилась, смирившись с тем, что придется терпеть дальше. Он развел ее ноги и осторожно, но тщательно вымыл между ними.
– У тебя есть скользкая ильмовая мазь?
Г лаза Энни быстро раскрылись, когда она услышала, как Рейф открыл ее медицинскую сумку и стал рыться в ней.
– Что?
– Скользкая ильмовая мазь. Мы ее применяли во время войны, – сказал он.
Энни пришлось сдержаться, чтобы не оттолкнуть его руки от ее драгоценной сумки.
– В темно-синей баночке, на дне сумки, в правом углу.
Он достал маленькую баночку, открыл ее и понюхал.
– Это она.
Окунул в нее палец и набрал хорошую порцию. Прежде чем она поняла, что Рейф собирается сделать, его рука скользнула между ее ног, а палец – в болезненно чувствительный проход. Он легко вошел туда благодаря скользкой мази. Тело ее дернулось, Энни схватила его обеими руками за запястье, пытаясь оттолкнуть. Лицо ее пылало от стыда.
– Полегче, – пробормотал Рейф, не обращая внимания на ее бесполезные усилия. Он обнял ее другой рукой и прижал к себе, а палец тем временем глубоко погрузился в нежное тело. – Перестань сопротивляться, детка, – ты же знаешь, от этого тебе станет легче.
Энни знала, но не желала принимать его внимание и заботу. Она никогда раньше не была мелочной, но теперь чувствовала себя именно такой, и ей очень не хотелось отказываться от своей обиды.
Наконец Рейф вынул руку, опустил Энни на постель и накрыл одеялом. Она со всхлипом вздохнула от облегчения, что ее нагота прикрыта, и закрыла глаза, чтобы не смотреть, как он ходит по хижине. Почему он что-нибудь не наденет? – гневно подумала она, и ей захотелось самой одеться. Только мысль о том, что придется покинуть укрытие под одеялом, заставила ее остаться на месте.
Когда Рейф забрался к ней под одеяло, Энни замерла, но не выразила своего протеста вслух. Единственное, что они могли сделать, – это завернуться по отдельности в одеяла, но тогда им не было бы так тепло. Вспомнив, насколько холодно было снаружи, Энни поняла, что к утру хижина выстудится и им понадобится все тепло, которое только можно сохранить. Однако ей это все равно не нравилось.
Рейф положил руку ей под голову и повернул к себе лицом. Энни сопротивлялась, отталкивая его руками. Он потерся губами о ее волосы:
– Тебе сейчас хочется меня ударить?
Она с трудом сглотнула.
– Да.
– Тебе будет лучше, если ты это сделаешь?
Она подумала и наконец сказала:
– Нет. Мне просто хочется, чтобы ты оставил меня в покое.
Отчаяние в ее голосе заставило слегка сжаться его сердце, хоть он и знал, как поправить дело.
– Больше так больно не будет, дорогая.
Энни не ответила, и Рейф неожиданно интуитивно понял, о чем она думает: больше она не рискнет, для нее первый раз был последним. Очень нежно, потому что именно нежность была ей сейчас необходима, он взял ее за подбородок, приподнял лицо, и его поцелуй на ее губах был таким же легким, как дуновение ветерка.
– Прости, – прошептал Рейф. – Мне следовало действовать намного медленнее, но я потерял над собой контроль.
Ему следовало иметь большее самообладание, но он с самого начала понял, что заниматься любовью с Энни – это совсем не то что с другими женщинами. Она непохожа на других. Рейф никак не смог бы объяснить ей это, не показавшись сумасшедшим, потому что готов был поклясться, что ей ничего не известно о странном горячем наслаждении, которое доставляют ее прикосновения. Когда он вошел в нее, ощущение было настолько сильным, что ему показалось – все его тело сейчас взорвется. При одном только воспоминании об этом он ощутил нарастающее возбуждение.
– И я тоже, – вяло ответила Энни. – Я потеряла контроль над своим здравым смыслом.
– Энни, дорогая, – начал Рейф и остановился, потому что не смог найти слов, которые утешили бы ее. Она испытала и боль, и разочарование; он пока не мог убедить ее, что в следующий раз такой боли не будет, однако пора было позаботиться о том, чтобы развеять разочарование, не пытаясь сначала утешить ее.
Рейф снова поцеловал ее по-прежнему нежным, мягким прикосновением. Она не разжала губ, но он пока этого и не ждал: он не собирался силой вызвать ответную ласку. Он целовал Энни еще и еще, ее губы, щеки, виски, глаза, нежную ямку под подбородком. Он шептал ей, как она красива, как он любит распускать ее волосы, какая у нее шелковистая кожа. Она невольно прислушивалась, и он чувствовал, как напряжение покидает ее тело.