Пометок на карте много, а время едва за полдень перевалило. А это что? Около десяти фашистов на лед сошли и двигаются в мою сторону. Достаю гранату, кладу ее на карту. Вообще ко мне подпустить немцев не должны. С батареи за мной все время наблюдают дальномерщики. Пойдут солдаты — откроют наши огонь из сорокапяток.
Немцы дошли только до колючей проволоки, что-то там сделали и вернулись обратно. Глотнул немного воды из фляжки. Мороз градусов за тридцать, но в мешке тепло.
К вечеру вся карта испещрена условными знаками и записями. Еще немного, и станет совсем темно. И тогда я покину мешок, потихонечку пойду в сторону дамбы Морского канала. А завтра на рассвете батареи Кронштадта по моим данным будут вести огонь по врагу. И завтра же кто-нибудь из товарищей поинтересуется:
— Ну как там, старшой, на льду, не страшно?
— Нормально! — весело отвечу я. — Весь день лежал и мечтал, как в баньке париться буду.
Мне, конечно, не поверят. Каждый прошел через мешок не по одному разу, каждый многое пережил. Но все улыбнутся, услышав мои бодрые слова.
Пакет
31 декабря 1941 года, когда мы начали наряжать елочку в нашей землянке, меня вдруг вызвал лейтенант Климчинский.
Не успел я закрыть дверь, как Игорь Николаевич, показывая на меня капитан-лейтенанту Крылову, сказал:
— Вот он лучший лыжник. Вы о нем сами знаете не хуже меня.
— Хорошо, но нужен еще один. — Крылов посмотрел на меня. — Нужно в кратчайший срок доставить в штаб ОВРа пакет. Кто может пойти с вами?
После недолгого размышления ответил:
— Филиппов.
— Но он же не разведчик, — сказал Климчинский.
— Зато прекрасный лыжник!
— Кажется, вы его зовете Толя-длинный? — засмеялся Крылов. — Ну что же, пусть будет Толя. Собирайтесь.
Если говорить откровенно, большой радости от этого задания я не испытал. Все-таки в новогоднюю ночь лучше посидеть с боевыми товарищами. Но рассуждать было некогда, и минут через пятнадцать мы были в пути, взяв курс по компасу с таким расчетом, чтобы выйти прямо к яхт-клубу. Пакет, завернутый в кальку поверх конверта, я сунул под тельняшку. Шли мы по снежной целине, меняясь местами. Был мороз, но мы не чувствовали его, бежали быстро. Поскрипывали лыжи, да слышался шепот звезд, висевших высоко в черном бездонном небе. На компас я не смотрел, мореходную астрономию помнил и сейчас держал курс по небесным светилам.
Мы знали, что должны пересечь линию, вдоль которой должны были стоять баржи ПВО с расчетами. Даже перекинулись с Анатолием парой слов о том, что не наткнуться бы на них. И только замолчали, как прозвучало грозное:
— Стой, стрелять буду!
— Ложись! — крикнул я Филиппову и первым бухнулся в снег.
Мы были в маскхалатах. Увидеть нас в темноте дело почти невозможное. Но на одной из барж поднялась тревога.
— Мужики, ведь свои мы! — во весь голос крикнул я, добавив для убедительности несколько слов покрепче.
— Ну раз так матюгаются, то и впрямь свои, — сказал кто-то с баржи. — Поднимайтесь к нам. Но не баловать. У нас, в случае чего, разговор короткий!
Через минуту мы сидели в кубрике, где вовсю топилась «буржуйка» и светил фонарь «летучая мышь». Объяснили, кто такие и почему в ночь под Новый год идем через залив.
— Может, вам чайку?
— Можно и чайку.
— Только у нас без сахара.
Из алюминиевых кружек мы пили обжигающий крепкий чай. Нас разглядывали красноармейцы, мы, в свою очередь, их. Я обратил внимание на одного: он был похож на мою жену — большие глаза, нос с маленькой горбинкой.
— Ты чего, моряк, на меня уставился?
— Лицо мне ваше знакомо. Не встречались ли с вами когда-нибудь?
Он заулыбался, отрицательно покачал головой.
— А племянница у вас есть? На вас чем-то похожа?
— Есть, — удивился красноармеец. — Замуж вышла. Только не довелось мне на свадьбе-то погулять, в командировке находился.
— Так может, вы дядя Ваня?
— Точно. Иван Евдокимович Нефедов.
Красноармейцы радостно зашумели. Вот встреча так встреча! И тут не только сахар у них нашелся, но и многое другое. Один из красноармейцев вынул из кармана большие старинные часы, щелкнул крышкой и торжественно произнес:
— До Нового года, стало быть, десять минут осталось!