— Оказывать первую помощь.
— А тебя как звать, молекула?
Дружный хохот грянул в ответ.
— А так и зовут, Карп Михайлович, — Молекула. А вообще — Вера Кожина, — сообщила я.
— Ну хорошо. — Он позвал оказавшегося неподалеку краснофлотца и приказал отвести трех девочек к доктору: — Скажи, боевыми санитарами. И пусть им обязательно выдадут санитарные сумки. Ну, а мальчики что?
— Они вполне могли бы подносить снаряды, — ответила я.
— Будем иметь это в виду, — сказал Гавриш. — Но пока — в кубрик, и чтобы никто оттуда носа не высовывал!
Пришлось подчиниться. К счастью, ни один вражеский снаряд не попал ни в БТЩ, ни в лодку, которая шла за нами.
На Лавенсари корабль встал на рейде — лег в дрейф, как объяснил старший лейтенант Ефимов. И добавил, что не выпустит меня и моих ребят с корабля до тех пор…
— До каких это «до тех?» — перебила я его.
— А до тех, Алла Александровна, — улыбнулся командир, — пока не покажете нам своего искусства. Уж извините, но Карп Михайлович со мной согласен: мы вам показали, что можем и умеем, теперь ваша очередь. Конечно, если это не так сложно?
Могла ли я сказать ему, морякам «нет», когда увидела своими глазами, что пережили за короткую, но такую длинную ночь и Ефимов и экипаж?
Погода не позволяла давать концерт на палубе, и мы решили, что лучшего места, чем второй кубрик, не найти.
— Но не тесно будет? — все же засомневалась я.
— Насколько я помню, вы как-то рассказывали о выступлениях в землянке у морских пехотинцев? — лукаво спросил Гавриш.
— Там моряки сидели на нарах, а середина оставалась свободной.
— Пусть это вас не волнует, — заметил Карп Михайлович.
Пока мы беседовали, во втором кубрике все было приготовлено. Прибежал рассыльный, доложил. И вот мы с Гавришем спускаемся по трапу, — мои гусляры сидят в углу со своими инструментами, Иван Цаплин устроился на разножке и перебирает басы баяна… Он глянул в мою сторону, и я поняла, что параллельно со мной «обрабатывали» нашего худрука. И что, пока я решала с Гавришем теоретические проблемы, Иван вместе с военкомом Т-210 все подготовил практически. Ждать было нечего, я сделала шаг вперед и объявила:
— Русская народная песня «За рекой, за быстрой…»!
В общем, репертуар наш оказался «короток». Тем более что вдруг по корабельной трансляции прозвучала команда на смену боевой вахты, и, к нашему удивлению, кубрик мгновенно опустел, чтобы через несколько минут вновь заполниться. Мы с Иваном поняли, что концерт надо начинать сначала, Цаплин поднялся и объявил:
— «Песня-душа»! — сел на разножку и растянул меха.
Что оставалось мне? Только выйти на шаг вперед и запеть:
Подхватили все — гусляры, танцоры и даже акробаты, сестры Инна и Анна Игнатьевы, «старшее поколение» ансамбля. Я уже пела второй куплет, и, когда дошла до припева, его поддержали и зрители.
Перед концертом я очень волновалась, что им негде будет устроиться. Они же были у себя дома, и каждый нашел место. Правда, тут я боялась за другое: а вдруг койки, подвешенные к потолку, рухнут, так как цепочки, которые их поддерживают, могут не выдержать веса моряков, по двое и по трое сидевших на них. Но обошлось… Сложнее оказалось с другим: опять не хватило репертуара, и снова выручил Иван Цаплин. Он бросил лишь одно слово: «Яблочко» — и заиграл. Сразу же нашлись два моряка, которые выскочили в проход между койками, рундуками и стойками, находящимися в средней части кубрика, — здесь только что отплясывали наши Нина. Окунева и Клава Колоскова. И пошло…
В кубрике было жарко. В кубрике было душно… Нет, мы не ощущали этого, когда краснофлотцы танцевали «Яблочко», — столь велико было его очарование: здесь, в тесном кубрике, его плясали люди, только что вышедшие из боя. Люди, которым бой предстоял, быть может, через минуту, через полминуты…
А. ФИЛИППОВ,
старший краснофлотец, радист КМ-901
На «малой дороге жизни»
Навигация 1942 года затянулась. Даже во второй половине декабря не было такого льда, по которому можно бы пуститься на автомашине. От Лисьего Носа до Кронштадта и далее до Ораниенбаума добирались на буксире или тихоходном тральщике. Это было во всех отношениях нелегко и опасно: все насквозь просматривалось врагом и все, что появлялось на фарватере, немедленно обстреливалось его артиллерией. Уклониться же маневром на льду не получалось… Оставались ночи, в это время года самые длинные: темнота наступала около семнадцати, рассвет — после девяти. Но у фашистов имелись прожектора, их лучами они шарили по заливу. Можно было использовать вьюжные ночи, они оставались самыми безопасными: лучи прожекторов не пробивались сквозь снегопад. Однако здесь наступало иное: лед дыбился, вставал торосами. Пройти их представлялось не просто.