Я промолчала.
Он ушел, а мы остались — я и библиотекарь Оня Шилова.
— Раечка, какой он добрый, умный! — говорила Оня. — Я все слышала!
На другое утро пришел краснофлотец. Он сказал, что его послал командир МО-207, и принес две заметки — командира и свою. А фамилия его — Бычков, зовут — Вася. Через несколько дней Каплунов сам зашел в редакцию и предложил напечатать «Советы специалистов при непредвиденных обстоятельствах» — сигнальщиков, рулевых, комендоров, мотористов.
— В них можно отразить, в порядке обмена опытом, многое: находчивость, творческую мысль в бою…
Надо ли говорить, что предложения командира МО-207 тут же были приняты. Более того, редактор предложил, теперь уже мне, проводить нашего гостя до проходной. Я шла гордая и счастливая: внутренним распорядком было установлено, что «ходить парами» по территории части запрещено, но сейчас я выполняла приказ редактора, моего начальника, и кто мог бы упрекнуть в таком случае девушку-краснофлотца в том, что она идет рядом со старшим лейтенантом, который ей больше чем нравится…
Каждый раз, когда Каплунов бывал на базе ОВРа, он заходил ко мне в библиотеку. Прибегали за книгами и его ребята: помощник Каплунова младший лейтенант Иван Лобановский, механик катера мичман Николай Коробейников, краснофлотцы и старшины — Коля Дворянкин, Леша Ивченко, Саша Фролов, Миша Цимбаленко, Вася Бычков… Ребята были вежливые и толковые. И много читали…
31 декабря 1942 года Николай забежал на базу ОВРа после ужина. И всего на пять минут…
Кампания 1943 года началась рано и проходила в частых и горячих боях с фашистскими кораблями. В базе Николай бывал мало, встречались мы редко. Он рассказывал, что противник в море теперь ходит не поодиночке, а группами по пять и более катеров. Конечно, от таких рассказов покоя мне не было: как же могла не волноваться за человека, которого полюбила и который, это я чувствовала, любил меня?.. В моем столе лежала фотография Коли — еще курсанта Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе. А Каплунов возвращался из очередного похода и забегал в библиотеку. От него, можно сказать, как бы излучалась жизнерадостность, которая согревала и радовала не только меня, но и Оню, и всех, кто его видел.
— Как обстановка? — робко спрашивала я.
— Вышли, увидели, победили и возвратились, — смеялся он. — А знаешь, что еще в довоенные годы докладывал на Военном совете флота один командир?
— Откуда же? Я тогда знала только свой институт и лес, потому что и институт был лесной промышленности…
— «Я, — докладывал этот командир, — снялся со швартовов. Я вышел в море. Ну а потом мы сели на мель».
Я смеялась, мне приятно было слушать его морские байки. Мне просто было хорошо с ним.
— Сложные дозоры? — не унималась я.
— Обыкновенные… А помнишь, в феврале я лежал в госпитале весь перевязанный — одни глаза среди бинтов торчали. И ты пришла, а уходя, поцеловала в глаза.
— Помню.
Мы сидим в библиотеке, в тесной комнатушке Они. За окнами весна, солнце греет через стекла. Такой покой, такой уют…
— Я ведь тебе стихи принес сегодня, их написал Алексей Лебедев.
— Он тебе знакомый?
— В одном училище…
— Почитай, пожалуйста!
Немного помолчав, Николай стал тихо читать:
— Зачем такие грустные стихи пишет этот Лебедев?
— «Прощание» — так называются эти стихи. Но мы с тобой не прощаемся, Раечка, а только расстаемся — война. Расстаемся до следующего возвращения с моря.
23 мая после обеда Николай пришел в библиотеку. Я только глянула на него — и обомлела: был он, как говорится, сам не свой — осунувшийся, похудевший, печальный.
— Что случилось? — в тревоге спросила я.
— Письмо от сестры получил. Пишет, что после освобождения Гжатска узнала о трагедии нашей семьи. Погибли отец, мать, дядя… Оккупанты уничтожили моих родителей и родственников. Я прошу тебя, Раечка, запиши адрес сестры и, если что случится со мной, сообщи ей. И вообще, напиши обо мне. — Он посидел молча. — На катере прошел митинг, все ребята дали слово отомстить врагу.