Мы были на Фута-Джаллоне. Этот горный край географы называют «водонапорной башней» Западной Африки, потому что здесь берут начало многие крупные реки этой части континента — Сенегал, «который на Фута-Джаллоне именуется Бафинг, Гамбия, некоторые притоки Нигера. Земля с горных склонов Фута-Джаллона дождями смывается в ручейки и реки, а те несут ее либо в океан, либо выбрасывают на свои берега, и у моря и в долинах рек плодородие полей обеспечивается принесенным с Фута-Джаллона илом.
Это плато заселено фульбе — гордым, воинственным народом кочевников-скотоводов. Пожалуй, ни один из других западноафриканских народов не оставил такого следа на истории всей этой части континента, как они. Вместе со стадами быков фульбе пересекли западноафриканскую саванну от Сенегала до озера Чад, и сегодня их можно встретить в Камеруне, Нигерии, Гане, Мали, Сенегале, Гвинее. Одни из них были фанатичными мусульманами, тогда как другие сохраняли языческие верования, но и мусульмане, и так называемые язычники «бороро» едины в одном — количеством скота определяется положение мужчины «в их обществе, скот в их глазах — важнейшее мерило богатства. Эта черта сближает фульбе с кочевниками Восточной Африки — масаями.
Далеко не всегда их кочевья были мирными. На Фута-Джаллоне фульбе появились с мечом в руках. Их вели под знаменами «священной войны» проповедники ислама «карамоко». Они обратили в рабство коренное население земледельцев, расселили его по особым деревням «рунде». На Фута-Джаллоне сложилось своеобразное теократическое государство, возглавляемое имамами из двух родов — Сорейя и Альфайя, которые чередовались на престоле каждые два года. В Гвинее этих имамов называли, да и сегодня называют альмами.
Когда мы проезжали Маму, небольшой городок на полпути из Конакри в Канкан, я попросил Мамаду остановиться, сказав, что хочу разыскать живущего где-то здесь последнего альмами Фута-Джаллона Ибраима Сори, Он загорелся этой идеей и, подкатив к скромному ресторану, оставил меня там, а сам исчез. Появился он через час.
Последний великий альмами Фута-Джаллона
— Я знаю, где найти старика! — с порога закричал он. — Больше того, старик знает моего отца и примет тебя. Поехали.
Вскоре мы оказались перед группой глинобитных хижин. На первый взгляд они ничем не отличались от обычных крестьянских домов. Но Мамаду обратил мое внимание на их конические крыши:
— Ты видишь, во сколько слоев уложена солома? У бедняка на крыше в лучшем случае три слоя. Здесь же больше десяти.
Внутри было полутемно и прохладно. Толстая соломенная крыша надежно защищала помещение от палящего солнца. Земляной пол был тщательно выметен, стены украшены строгим геометрическим узором. Слуга, введший нас, остался у входа и молчал.
Неожиданно в проеме двери появился силуэт высокого, одетого в традиционный у фульбе голубой халат человека. Это был альмами. Он заговорил с нами на прекрасном французском языке и предложил сесть. Мы опустились на кожаные подушки.
Разговор наш был совершенно незначительным. Слушая альмами, я вглядывался в его худое, все в морщинах лицо крестьянина, стараясь понять, чем этот человек завоевал столь громадный авторитет по всей стране. А этот авторитет у него был. Еще несколько лет назад этот спокойный, с проницательными глазами старик дирижировал из-за кулис поступками тысяч человек. Конечно, колониальная администрация лишила альмами непосредственной власти, но и она ничего не могла поделать с его духовным, да и с политическим влиянием. Вожди Гвинеи смотрели на альмами как на своего лидера, своего руководителя.
В альмами чувствовалась внутренняя сила. Вероятно, его противникам не раз приходилось чувствовать на себе тяжелую руку старика. Была в нем и самобытность. Уже то, что он, один из богатейших людей страны, был одет как простой крестьянин и жил в такой же хижине, как и все его соплеменники, говорило о многом. Видимо, он не хотел позволить себе ничего, что могло бы отделить его от народа, и гордился своим народом, его культурой, традициями, образом жизни.
И все-таки его былая власть — власть вождя — вряд ли зиждилась только на силе ума, величии характера. Слушая его спокойный, размеренный голос и механически записывая его слова, я спрашивал себя, не удесятеряла ли влияние старика религиозная традиция веры в его святую мудрость. Не только в Африке зачастую предпочитают следовать не за идеями, а за человеком. Здесь же вождь воплощал в себе глубоко укоренившиеся верования, его почитание предписывалось обычаем. И эта слепота веры, и эта тупая инерция обычая притягивали к альмами фанатичных сторонников с могучей силой. Я уверен, что этот старик еще не сказал своего последнего слова.
И вот список вопросов исчерпан. Альмами любезно проводил нас до дверей, вежливо согласился даже сфотографироваться с нами. Наконец, мы распрощались. Мамаду, за всю встречу едва ли проронивший хоть слово, заметил:
— Что я старику? Что мне старик? И все-таки я чувствовал себя буквально пылью у его ног. Хорошо, что пробыли мы у него недолго.
Отъезжая от Маму, мы не знали, что впереди нас ожидают дорожные неприятности. Обычно с нами всегда был небольшой запас воды, консервов. На этот раз — ничего. И, как назло, буквально в 20 километрах от города машина стала.
— Ты что-нибудь понимаешь в моторе? — спросил Мамаду. Я отрицательно покачал головой.
— А ты? — в свою очередь спросил я.
— Не больше тебя, — последовал ответ.
Оставалось ждать у моря погоды. Прошли — несколько девушек со связками хвороста на головах. Они с интересом посмотрели на нас, но не остановились, прошли дальше.
Как назло, на дороге не было видно ни единой машины. Мы выбрались на обочину и принялись рассуждать, что же делать. Местности ни Мамаду, ни я не знали. На имевшейся у меня туристской карте примерно там, где мы находились, была изображена громадная обезьяна. Это мало чем могло нам помочь.
Быстро начало смеркаться. Солнце почти по вертикали опустилось за соседний холм, и через несколько минут хор цикад возвестил начало ночи. Мы решили, что как-нибудь устроимся на ночь — в машине, а утром — посмотрим. Если не обнаружится грузовика со знающим шофером, один из нас пойдет обратно — в Маму.
Опустив спинки переднего сиденья, мы начали устраиваться. Легли. Но стоило прикрыть глаза, как в ушах раздавался тонкий комариный звон. Еще мгновение — и лицо обжигал укол. Я слышал, как, чертыхаясь, крутился Мамаду. Приподнявшись, он было закрыл стекла автомобиля, но сразу же стало невыносимо душно. После примерно двухчасового сражения с москитами мы, наконец, сдались.
— Лучше не спать, чем быть съеденными, — мрачно проворчал Мамаду, когда мы вновь оказались на обочине дороги.
Ночь казалась бесконечной, Мы пересказали друг другу все известные нам анекдоты. Мамаду было вновь достал гитару, но настроение было явно не то. В ветвях соседних деревьев шумели ночные птицы, издавая странные, как бы механические звуки — они стучали, гудели, хлюпали, как нога, вытаскиваемая из трясины. Откуда-то издалека время от времени доносились протяжные вопли.
— Шимпанзе, — пояснил Мамаду.
И нигде не видно ни огонька. Люди забились «в свои хижины в страхе перед черным миром ночи.
Мы проснулись, сидя на обочине спиной к машине. Лица жгло, ноги словно окостенели. В запасе — ни еды, пи воды. С растерянностью посмотрели мы друг на друга и рассмеялись, — столь забавно выглядели наши бурые от пыли, распухшие от москитных укусов лица.
К счастью, вдали возникло быстро двигавшееся облако красной пыли. «Грузовик! — .вздохнули мы с облегчением. — Скоро он будет здесь». И действительно, не прошло и «пяти минут, как вокруг нашей машины оказалась целая толпа бурно обсуждавших случившееся молодых парней, а шофер возился в моторе.
— Все в порядке, можете ехать, — бросил он через плечо, опуская капот.