— Вы мой гость, я не могу, чтобы вы от нас ушли, не отдохнув с дороги, — повторял он, хлопоча вокруг стола. — Очень жаль, что нет свободной комнаты. Вы нас нисколько бы не стеснили.
Энугу славится своими угольными шахтами. Местный уголь расходится по всей Нигерии, даже вывозится за границу. Я стал расспрашивать Майкла, что знает он о забастовке горняков, происходившей здесь в 1949 году. Но он ответил, что был в те годы мальчишкой и мало что помнит.
Майкл проводил меня до гостиницы, расположенной на окраине города в тени цветущих мимоз и акаций, и мы условились встретиться вновь вечером.
Немного отдохнув, я вышел подышать свежим воздухом на террасе. Солнце уже опустилось к горизонту, облив багрянцем кроны окружающих отель деревьев, и на небе, быстро синевшем, одна за другой загорались звезды. В кустах монотонно заголосили цикады, запрыгали мелкие голубоватые огоньки жучков-светляков. Сидевшие на лужайке справа от террасы торговцы сувенирами, эти неизбежные спутники любой гостиницы в Африке, расстелили циновки и, беззвучно шевеля губами, начали молиться, все вместе то падая на колени, то снова вставая. Отдав богу богово, они суетливо принялись свертывать в узлы свои пестрые и яркие товары.
Эти торговцы сувенирами — своеобразный народ. Мне кажется, они образуют что-то вроде касты. От Берега Слоновой Кости до Сенегала — это обычно дьюла или малинке из Республики Мали, тогда как к востоку от Берега Слоновой Кости они почти всегда принадлежат к северонигерийской народности хауса. Вечные бродяги, они пешком и на грузовиках пересекают тысячи километров в поисках товаров и клиентов. Мне рассказывали, что в их среде существует солидная организация, занимающаяся снабжением и информирующая о ценах в том либо другом городе. Обычно в их руки попадают изделия, уже специально изготовленные для туристского рынка, но иногда в своих путешествиях они нападают на действительно интересные и ценные произведения народного искусства. Наиболее удачливые из этих торговцев открывают в конце концов собственные лавчонки или меняют специализацию, переходя на более доходные операции скотом, орехами кола, ямсом.
Когда пришел Майкл, то сразу я его не узнал. Днем он был одет в мятую, с расстегнутым воротом белую рубашку и шорты. Сейчас передо мною стоял мужчина в темном английском костюме, с галстуком-бабочкой, в сверкающих башмаках. Само выражение его лица стало как-то строже, солиднее, что ли. Одним словом, почти невероятная метаморфоза. Видимо, и Майкл, как большинство африканских интеллигентов, был склонен с подчеркнутым вниманием относиться к своему облику, особенно появляясь в общественном месте.
Мы прошли в полупустой ресторан, сели у широко распахнутого окна.
Эти встречи… Пожалуй, ничто не расширило моих представлений об Африке столь значительно, как беседы, как долгие ночные разговоры с учителями, студентами, чиновниками, с профсоюзными и партийными деятелями, с молодежными активистами. Африканская пресса и слаба и слишком далека от народной жизни. Книги рассказывают о прошлом. Только из встреч с людьми можно понять и почувствовать неповторимость сегодняшнего дня континента.
К тому же никогда раньше жизнь в Африке не была столь напряженка и стремительна, столь противоречива и драматична, как сейчас. Африканцу приходится видеть, как рушится древняя, племенная мораль, как появляются новые, иногда чуждые этические нормы. На его глазах ломается привычная шкала социальных ценностей. В мир, где царила общинная солидарность, врывается современность с ее классовыми противоречиями, с ее острыми конфликтами между бедными и богатыми, между нациями, между африканскими странами. Вчера была завоевана политическая независимость, а сегодня уже поднимаются вопросы, как ускорить движение вперед, как повысить жизненный уровень населения, как освободиться от экономического засилья Запада.
И все эти новые жизненные явления требуют своего осмысления, толкования. Вот почему дискуссии и споры идут по всему континенту. Нынешнее время требует ясности оценок, точности представлений о будущем африканских народов, и происходит быстрое освобождение лучших умов континента от плена буржуазного мировоззрения. Все чаще африканский интеллигент обращается к марксизму в поисках верного пути к пониманию окружающей действительности. Марксизм в его глазах служит выходом из хаоса противоречий, ключом к дверям будущего. В духовной, в интеллектуальной борьбе умов начинают побеждать идеи научного социализма.
Много интересного рассказывал Майкл. От него я, по сути дела, впервые услышал о растущем среди интеллигенции и буржуазии ибо стремлении к национальному обособлению, может быть к выходу из нигерийской федерации. Он говорил, что многие в провинции недовольны большими отчислениями в федеральный бюджет от доходов, получаемых областью от растущей добычи нефти в районе дельты Нигера. Эти средства, говорил Майкл, могли бы использоваться для развития самой области.
Будучи довольно образованным человеком, мой собеседник, конечно, понимал, что распад федерации принесет народу неисчислимые испытания. Он и сам соглашался, что резко сократится рынок для национальной промышленности, что. возможно, увеличится безработица. Он не возражал и против довода, который мне казался особенно убедительным, — что раскол неизмеримо уменьшит престиж Нигерии в Африке и в мире. И все-таки Майкл продолжал стоять на своем:
— Любые соображения и экономического, и политического порядка отступают, когда речь идет о национальном достоинстве. Нас унижают, мы постоянно чувствуем себя гражданами второго сорта.
С большой гордостью Майкл повторил уже не раз слышанные мной слова о предприимчивости, об инициативности ибо. Но он также высказал наблюдения, которые мне показались парадоксальными. По его словам, нынешние успехи ибо и в торговле, и в образовании, и в политической жизни вызваны тем, что к началу колонизации общественная структура его народа была значительно менее развита, чем у соседних народов.
— У йоруба существовали княжества, у хауса и фулани — эмираты. Мы же не знали государства. Ведь наши объединения нескольких деревень не назовешь государством, не правда ли?
Майкл подчеркнул, что колониальные власти использовали иерархию, вождей и знать хауса и йоруба, чтобы затормозить их прогресс. У ибо им не было на кого опереться. Майкл вспоминал, как по деревням родители создавали ассоциации, чтобы совместно оплачивать образование своих детей. Крестьянами были образованы и оригинальные «кассы взаимопомощи», позволившие разбогатеть некоторым из них, вырасти в предпринимателей.
И снова мой собеседник начал жаловаться, мол, другие области с ревностью следили за успехами ибо. Он вспоминал, что в Северной области были случаи избиений торговцев, учителей, чиновников — уроженцев Восточной области.
— Мы не можем больше терпеть подобного отношения. Мы еще докажем, что наша область меньше нуждается в других областях, чем они нуждаются в нас, — утверждал Майкл.
Пожалуй, я впервые слышал столь убежденного националиста. Точнее, и раньше мне приходилось сталкиваться с африканскими националистами, но у них это чувство было связано с антиколониализмом, с желанием преодолеть оскорбительное для африканских народов засилье чужеземной культуры. Сейчас же я столкнулся с национализмом, откровенно направленным против других африканских народов. Это настораживало. Мне снова припомнилась моя беседа с другом Майкла в Ибадане. Он также высказывал наблюдения, звучавшие как предупреждение.
Именно в это время в Африке группа прогрессивных деятелей вела интенсивную кампанию за объединение всего континента в государстве федерального типа. Знали ли они об оживлении национализма, которое грозило полным провалом их планам? Я думаю, да. Незадолго до поездки в Нигерию я встречался в Аккре с одним южноафриканским журналистом — убежденным панафриканистом. Он говорил мне, что, если дать время национализму, тот столь серьезно отравит отношения между африканскими странами и народами, что их объединение станет крайне трудным делом. Тогда я не понял всей меткости этого замечания. После беседы с Майклом мне стало ясно, как прав был южноафриканский журналист.