Позднее я часто вспоминал это утро. Тогда впервые мне приоткрылось очарование африканской природы. Так постепенно начала разрушаться стена, которая обычно отгораживает приехавшего в эти места. Медленно я переставал быть посторонним.
АККРСКАЯ РАДУГА
Когда я приехал в Аккру, ганская столица провожала очередного из своих гостей. На невысоком деревянном знании аэропорта было выведено аршинными буквами «Прощай, Гана!». Мне, тогда еще не знавшему сложного ритуала местных встреч и расставаний, эта надпись показалась довольно необычной. Но я отказывался ее признать за мрачное предзнаменование. И был прав.
Перед приезжим в Гану открываются три пути. Он может сразу же замкнуться в «колонии» своих соотечественников — вместе с ними скучать и развлекаться, отмечать праздники, ездить на пляжи, вступая с окружающими африканцами лишь в сугубо деловые, ограниченные нуждами работы контакты. Второй путь — это встречи только с теми африканцами, которые обычно окружают приезжих иностранцев. Но эта тоненькая прослойка, к слову сказать существующая во всех африканских странах, обычно включает людей, привыкших в той или иной форме паразитировать на европейцах, — торговцев, слуг, шоферов, официантов, гидов. Среди них немало и хороших людей, но большинство живут мелким обманом, прислужничеством, холопской лестью, рассматривая оказавшихся в их орбите европейцев как овец, которых следует стричь да стричь. Эго объясняет, мне кажется, выглядящее на первый взгляд парадоксом заявление, которое однажды с гордостью высказал один яркий представитель этой группы, что «не европейцы колонизировали Африку, а мы колонизировали приезжих европейцев».
И третий путь— жить вместе с теми, к кому приехал, стремиться завоевать их дружбу и уважение. Традиционное гостеприимство ганцев помогало и помогает каждому найти этот путь. Но на первых порах за этим гостеприимством скрывается известная настороженность — не проявит ли гость хотя бы скрытого пренебрежения к хозяину, нет ли в нем высокомерия и покровительственности? Наконец, смотрят, знающий ли, квалифицированный ли человек приехал. Ганец склонен воспринимать чуть ли не как национальное оскорбление, когда в его страну присылаются слабо подготовленные и мало компетентные специалисты.
«Значит, мою родину вы не цените, раз направляете таких людей, — думает, а иногда и говорит он, добавляя: — В страну, которой дорожат, посылают лишь лучших».
Приемный экзамен в Гане пройти, таким образом, не просто.
Сама журналистская работа толкала меня на третий путь. Один день — пресс-конференция, после которой споры с коллегами-журналистами. В следующий раз — поездка в университет, беседы с профессорами, студентами. На другой день — посещение заводской стройки или государственной фермы. И всегда встречи, встречи.
Помогало мне и время, переживаемое страной. Оно еще ждет своего историка, способного из-под вороха как злобной клеветы, гак и слишком восторженных апологий раскрыть его подлинное лицо — лицо суровое, мужественное. Завоевав независимость в 1957 году, первой в Западной Африке, Гана шла сложным и противоречивым путем поисков, эксперимента, то отступая, то слишком забегая вперед. В стране шла напряженная, обычно скрытая от постороннего взгляда внутренняя борьба. Но иногда она выплескивалась на улицы. То слышались взрывы бомб, которыми тайная оппозиция стремилась доказать свою силу, то центр города заливала волна мощных проправительственных демонстраций. Иногда в Аккре узнавали о бегстве из страны еще вчера влиятельного министра. И чуть ли не каждый день в Гану со всей Африки приезжали борцы за свободу континента — за опытом, за моральной и политической поддержкой.
Оглядываясь назад, я думаю, что именно в начале шестидесятых годов Ганой был совершен громадный рывок в современность. Заметнее всего это было в глухих районах.
Летом 1962 года я оказался в городке Ва на северо-западе Ганы, недалеко от границы с Берегом Слоновой Кости. В колониальные годы в эту глухую дыру ссылали проштрафившихся чиновников да противников режима. В окружающих Ва деревушках жили — где-то на грани бронзового и железного веков — племена лоби, и расчет колониальных властей был прост: среди лоби «агитаторы» не найдут поддержки, не получат отклика.
И сегодня многие черты местечка свидетельствуют о былом застое его уклада. В глинобитном «дворце» скрывается верховный вождь Ва, дряхлый, беспомощный старик. Из земли сложена и маленькая мечеть с конусом-минаретом, из которого ершом торчат кривые сучья креплений. Бедны низенькие, вросшие в землю домишки с плоскими крышами. Несколько враждующих между собой миссионеров различных протестантских сект тщетно пытались обратить в свою веру местных мусульман и «язычников».
Я, не щадя пленки, фотографировал окружающую экзотику. В свое оправдание скажу, что городок чрезвычайно живописен и своеобразен. Но мой друг Джон, с которым я приехал сюда из областного центра Северной области Ганы — Тамале, с обидой в голосе спросил меня:
— Почему ты фотографируешь только старые дома? Посмотри, какая прекрасная и совсем новая школа. В городе есть и поликлиника. Неужели это тебе неинтересно?
Признаюсь, мне стало стыдно. Как же я не заметил того, что действительно переворачивало всю жизнь городка! Конечно, это было интересно, но, видно, туристская болезнь «экзотомания» — да простят мне этот уродливый неологизм! — захватила и меня.
Вместе с Джоном мы побывали в школе, где несколько приехавших с юга и местных учителей воспитывали будущую интеллигенцию народа, который прежде не знал письменности.
В одном из классов учитель по моей просьбе спросил ребят, кем они хотят быть в жизни.
— Учителем.
— Врачом.
— Инженером.
— Офицером, — звучало в ответ. Еще несколько лет назад пределом мечтаний местной молодежи были должности в системе так называемой «туземной администрации», т. е. администрации, управляемой вождем. Теперь ребячье честолюбие стало совершенно иным.
Сейчас слова о пробуждении Африки превратились в ходячий штамп. Но если попытаться все-таки представить, в чем выразилось это пробуждение, то одним из его признаков будет этот отказ молодежи от предназначенного ей традицией места в жизни. Да и не только молодежи. Крестьянин переставал нести налагаемые обычаем повинности по отношению к вождю. Рабочего больше не удовлетворяли получаемые им гроши. Интеллигента возмущало, что в своем труде он вынужден оглядываться на европейского хозяина.
Новые надежды, новые чаяния будоражили все слои общества Ганы. В недавнем прошлом недовольство старой жизнью «подняло народ против колониального порабощения. А.когда страна завоевала независимость, эта растущая нетерпимость к косности и застою превратилась в мощного союзника общественных групп, пытающихся преобразовать Гану. Но союзника требовательного, настороженного, готового в любую минуту поддержать новых людей, если прежние кумиры разочаруют.
Постоянно я жил в Аккре, а вернее в деревушке — пригороде Тесано. Собственно, с Аккры и началось мое знакомство с Ганой.
Приехав сюда на международный конгресс африканистов, видный французский социолог Жорж Ба-ландье даже с некоторым изумлением в голосе говорил:
— Но — ведь у местных жителей нет ни малейшего представления об урбанизме. Аккра — это хаос.
В этих словах есть немалая доля правды. Ганская столица начала строиться от моря в глубь материка, охватывая все более широкий полукруг. Ее улицы переплелись в сложный лабиринт, в котором, не будучи знакомым с арбатскими переулками, разобраться почти невозможно. Вчерашние хозяева страны, англичане, выделили для себя два-три участка посуше, — куда не подпускали африканцев, а остальную территорию города пустили, так сказать, на самотек, даже не попытавшись создать четкой, практичной городской планировки. Три основные радиальные магистрали столицы сходятся в центре, где в часы пик образуются невообразимые по своей плотности пробки.
Об Аккре можно говорить как об одном городе, но много вернее было бы сказать, что это три-четыре совершенно различных городка с одним общим названием.