Из слов Адукуры я понял, что мужчины деревни — члены возглавляемого им рода. Все они или его братья, или сыновья, или внуки. Но особенно много правнуков, еле переступающих своими ножками по земле или только выглядывающих из-за спин матерей. Когда я заговорил об этом с Адукуре, он засмеялся:
— Земли и воздуха хватит всем.
После осмотра деревни Адукура пригласил меня отведать пито — местное пиво, приготовляемое из кукурузы.
Уже вечерело. Мы сели под деревом на маленькой площадке в центре деревни. Одна из женщин принесла большой кувшин пито и, разлив его по чашкам, сделанным из маленьких тыкв — калебас, подала сначала главе рода, а потом остальным мужчинам.
Под общий смех на площадку
выбегает деревенский шут
Под общий смех на площадку выбежал деревенский шут. Стуча в зажатый под мышкой барабан, он приплясывал и пел что-то такое, что заставляло смеяться всех — от мала до велика. Морщинистое лицо шута было на редкость выразительно.
На площадке собралось едва ли не все мужское население деревни — сам патриарх, старейшины, молодежь. Старики держались строго, со сдержанным достоинством, молодые шутили, смеялись. Многие из деревенских парней побывали на юге Ганы, жили в больших городах и лишь недавно вернулись домой. Однако среди стариков, мне рассказывали, были и такие, что не ездили дальше Тамале.
Старейшина деревни фра-фра в праздничном
костюме у дома своей матери
Глядя на этих людей, я думал, как не соответствует внешний вид африканской деревни характеру ее нынешней жизни. Эти стены, узкие проходы — ее прошлое, когда жизнь была замкнутой, когда кругом жили враги, когда домашний очаг, костер в центре деревни были и центром всех крестьянских интересов. Обособленность каждой этнической группы резко проявлялась и в одежде, и в стиле деревенских построек, и в языке.
Конечно, многое из этих различий сохранилось и сохранится еще долго. Но главное другое. Сейчас в африканской деревне неудержимо действуют силы, разрушающие обособленные, замкнутые мирки, взламывающие глинобитные и тростниковые стены вокруг поселений.
Вот этот парень, что сидит напротив, носит ашантийское кенте. Значит, он работал или на плантациях какао, или на золотых рудниках юга Ганы. Его сосед одет, как обычно одеваются торговцы-хауса из Северной Нигерии, — в длинный белый халат с вышивкой на груди и на спине. Мне рассказывали, что на севере Ганы, в этом мире двунадесяти языков и наречий, общими языками стали языки хауса и тви. Первый принесен торговцами из Нигерии, второй — с юга, из страны ашанти, сезонными рабочими, возвращающимися в родные деревни. Это ли не знамение конца извечной замкнутости деревни Северной Ганы?
Попрощавшись со старейшиной Зуарунгу-наба и его сородичами, я поехал к расположенному неподалеку священному озеру. Невдалеке три мальчугана пасли стадо коров. Завидев меня, они подошли. Один из них вызвался выманить на берег живущих в озере крокодилов.
Пастушонок, паренек лет двенадцати, начал во весь голос кричать: «Хоэ, хоэ!». Товарищи ему вторили. Мы медленно шли вдоль берега, когда из воды вынырнула первая черная голова. Затем с плеском выполз на берег второй крокодил.
Самый маленький из ребят отломил от куста ветку, нацепил на нее клочок бумаги и начал дразнить крокодила— так, как у нас играют с котятами. Крокодил с неожиданной быстротой бросился на паренька. Тот не испугался, а, забежав сзади, схватил крокодила за хвост. К счастью, все обошлось — крокодил, видно, просто оцепенел от этой вольности.
Изображения крокодилов мне приходилось видеть на стенах домов дагомба, мампруси. Обычно они находились у входа в дом. В деревне Зуарунгу-наба над входом в хижину матери патриарха деревни Адукура были изображены четыре крокодила, тянувшиеся к солнечному диску. Сейчас жители деревни мусульмане, но это изображение является, возможно, напоминанием о временах, когда крокодил считался здесь тотемом, покровителем — племени, когда еще сохранялся среди фра-фра и родственных им племен культ солнца.
«Упорно работай. Будущее Ганы в твоих руках!» — гласил плакат на главной улице Болгатанги.
Этим словам верят в народе. Мне не раз приходилось видеть, с каким упорством ведется работа по обновлению севера Ганы. Пока это самый бедный край страны, — здесь больше больных и меньше грамотных, чем в других областях. Возможно, поэтому на севере больше всего и настоящих энтузиастов.
В Навронго я встретился с двумя активистами организации пионеров Ганы — Патриком Алаалем и Юлианом Лирайре. Они рассказали мне, что в марте 1960 года в Навронго была создана первая пионерская ячейка «и скоро в городе насчитывалось уже около полутора тысяч пионеров.
Перебивая друг друга, Патрик и Юлиан рассказывали, как были организованы первые кружки радио, первые занятия по технике, первые лагеря, первые экскурсии. Все было здесь первым, все начиналось с нуля, и ребята чувствовали гордость первооткрывателей, гордость архитекторов, создающих прекраснейшее здание — новый детский мир.
Не менее интересная встреча состоялась у меня на рынке одной маленькой деревушки недалеко от Тамале. Еще издали я заметил высокого человека в халате врача. Он энергично названивал в колокольчик, вокруг толпились любопытные.
Оказалось, человек в белом халате был не один. У машины стоял его спутник — совсем еще молодой, в темных очках, горячо объяснявший собравшимся вокруг крестьянам основы санитарии и гигиены. В руках он держал книгу с иллюстрациями. На багажнике машины лежали медикаменты, действие которых он описывал. Некоторые крестьяне, шевеля губами, про себя повторяли непривычные названия, стараясь их запомнить.
Я не решился прерывать молодого врача и подошел к человеку в белом халате. Он охотно рассказал мне, что они едут от базара к базару, организуя беседы на медицинские темы. Направило их министерство здравоохранения, и вот уже несколько недель они в пути.
От базара к базару едут врачи
— Врачей еще не хватает, — объяснил он. — Мы надеемся, что хотя бы немного поможем людям.
— А почему вы проводите беседу на рынке?
— Сюда приходят со всей округи. Лучшего места для наших бесед не выбрать.
Спустя несколько дней я познакомился с агрономом Деймом. Этот невысокого роста, нервный, горячий человек был одним из руководителей агротехнической станции в Ньянкрала.
На станции селекционируются новые сорта сорго, кукурузы, земляного ореха, риса. Показав тракторы, сеялки, плуги, комбайны, Дейм объяснил, что станция изучает возможности использования современной техники в условиях саванны, что они стремятся к тому, чтобы достижения станции стали доступны всему крестьянству. На созданных в Ньянкрала курсах учатся несколько десятков юношей из соседних деревень.
Дейм не скрывал, что агротехническую станцию можно пока сравнить с оазисом, затерявшимся в пустыне, — так далеки применяющиеся здесь методы от уровня обработки земли в соседних крестьянских хозяйствах. Но он уверен, что с каждым годом этот разрыв будет уменьшаться.
Уже стемнело, когда после осмотра станции и долгих бесед с Деймом я возвращался в Тамале.
Ночь была безлунной, черной, почти невероятно спокойной. Тишину еще явственнее делали странные мелодии ночных птиц, к обычному стрекотанью цикад прибавились тяжелые басы оживших после недавних дождей лягушек. С мягким шелестом проносились где-то рядом большие летучие мыши.