Молодой крестьянин Жан Дауда писал в редакцию из деревни Манзануана округа Аньибилекро: «Обращаю ваше внимание, что в кантоне Аньибилекро заключена сделка между вождем деревни и вождем кантона, который продолжает требовать дань».
Дауда рассказывает, что вождь кантона отбирал у переселенцев, ни много, ни мало — треть урожая, и заключает:
«Если они останутся три года на своих плантациях, то, значит, целый год они проработают на вождя кантона».
Дальше в своем письме Дауда приводит случай, который особенно его взволновал. Он пишет:
«В окрестностях Аньибилекро есть деревня, которую называют Сиакокро; она была создана пять лет назад. Ныне ее населяют суданцы (выходцы из нынешней Республики Мали. — В. И.) и несколько местных уроженцев. Деревня образовалась следующим путем. Много лет назад суданский переселенец соорудил хижину на своей плантации кофе. Из Судана (ныне Республики Мали. — В. И.) к нему позднее перебрались его братья. В настоящее время Сиакокро насчитывает от 300 до 400 жителей и служит источником благосостояния для целого кантона. Но в 1958 году Сиакокро должно было поставить как дань вождю кантона четыре тонны сто тридцать килограммов кофе. Жители деревни возмущены данью, которую они обязаны платить».
Из разговоров с крестьянами во время поездки по Берегу Слоновой Кости мне удалось установить, что рассказанные Дауда случаи — не исключение. Как никогда раньше, земля стала источником богатства, и вожди начали все чаще предпринимать попытки присвоить общинные земли. Иногда, не имея на то права, они продавали эти земли. Вожди принялись увеличивать различного рода традиционные повинности крестьян по отношению к ним и в первую очередь обрушились на «чужаков», переселенцев с севера, получивших право создать свои плантации на общинных землях. Поборы с поселенцев возрастали и возрастали.
Но именно переселенцы с севера стали и главными противниками как родо-племенной верхушки, так и общинных пут «в деревне лесной зоны. По всему краю они отказываются выполнять повинности в отношении вождей. Северяне рассматривают эти повинности как «второй налог», и считают, что ущемляется их достоинство. Они требуют, чтобы за ними было признано право на обрабатываемые их семьями земли. Столкновения переселенцев с родовой верхушкой многочисленны и остры.
Борьба переселенцев за землю подтачивает самые основы общинного земледелия.
Наряду с протестами против различных налагаемых вождями повинностей, переселенцы главным образом выступали против ограничения своего права распоряжаться своими плантациями. Не входя в общину полноправными ее членами, они отказывались признавать ее законы и обычаи.
— Мы должны иметь возможность покупать землю и быть ее собственниками, а не оставаться вечными арендаторами, — требовали поселенцы.
Торжественное единство общины вокруг древних обрядов празднества ямса становилось в моих глазах все более призрачным. Находились новые и новые свидетельства раздирающих род, общину конфликтов.
Появление экспортных культур обогатило отнюдь не все крестьянство лесной зоны. В целом деревня продолжала биться в тисках нищеты.
Жоакэн Эзиа, один из руководителей молодежной организации деревни Бонгуану, рассказывал в своем выступлении перед молодежью:
— В конце уборки, когда счета подведены, крестьянину остается денег только-только на уплату налогов. А когда наступает сезон дождей с его бурями, тщательно переплетенная листва крыши его дома срывается ветром. На сорок восемь деревень, насчитывающих шестьдесят четыре тысячи жителей, приходится всего три по-настоящему построенных школы.
На фоне этой бедности богатство отдельных крестьянских семей было тем более заметным. Среди хижин, крытых листвой, алюминиевые крыши сельских богатеев видны издалека. Зажиточные кулацкие дома…
Кулачество рвет путы общинно-родовых отношений с тем большей яростью, чем сильнее ощущает их помеху на пути к обогащению. Один из первых ударов был нанесен по традиционному разделению труда в сельском хозяйстве между мужчинами и женщинами.
В Абиджане служащий министерства сельского хозяйства говорил мне:
— Вас интересует, много ли крестьян использует наемную рабочую силу? Да, в зоне леса в каждом крупном хозяйстве нанимают рабочих, когда недостает женских рук.
— Почему именно женских?
— У многих племен уход за плантациями — дело женщин. Мужчины расчищают участки, тогда как за деревьями смотрят женщины. Это традиция, обычай.
— Этот обычай продолжает сохраняться?
— В ряде районов. Но, конечно, появление сезонных рабочих ведет к его отмиранию.
Наем батраков кулаками ныне повсеместен. Каково значение этого явления? Друзья мне объяснили, что старое разделение труда закрепляло власть родовых старейшин и вождей, как правило, имевших много жен, иначе говоря, много рабочих рук для обработки своих плантаций. С появлением наемной рабочей силы сельская буржуазия получила возможность соперничать с традиционной аристократией и размерами своих насаждений, и своими доходами.
МАСКИ ПОКИДАЮТ ДЕРЕВНИ
Найти национальный музей в Абиджане оказалось не простым делом. Я долго бродил по тихим, зеленым улочкам Плато, прежде чем разыскал скромное здание, в котором расположен музей. Здесь же рядом находится Центр гуманитарных исследований и библиотека. В тени у своих примитивных станков работали ткачи. Средних лет скульптор-африканец резал из куска дерева небольшую статуэтку.
— При музее работают несколько резчиков по дереву, — объяснил мне позднее один из музейных сотрудников. — Это очень способные люди, и мы время от времени получаем для них скромные заказы. На жизнь они зарабатывают…
В музейном зале царила присущая, наверное, всем музеям мира особенная атмосфера, складывающаяся из тишины, легкой торжественности и полумрака. Зал был невелик и явно тесен для собранной здесь коллекции. Как мне рассказали, за неимением места, свыше двадцати тысяч экспонатов остаются в хранилищах.
Экспонат — скучное, мертвое слово. Оно тем более невыразительно, когда речь идет о произведениях народного творчества — масках, деревянных статуэтках, украшенных тонким узором дверях крестьянских хижин, старинных изделиях из бронзы. В каждую из этих вещей вложены не один талант, что уже много, а и философия, мудрость, накопленная народом за века.
Интересны собранные музеем орудия труда, оружие, музыкальные инструменты. По богатству своей коллекции абиджанский музей может смело соперничать с двумя лучшими музеями Западной Африки — дакарским и лагосским.
Особенно заинтересовали меня гирьки для взвешивания золотого песка. Они не имели ничего общего с привычными для нас стандартными магазинными чушками из чугуна. Это был странный набор бронзовых фигурок, представлявших или сказочных птиц и зверей, или совершенно реальные предметы повседневного обихода вроде ножей, топоров, барабанов. Некоторые из гирек изображали житейские сценки — мать, кормящую ребенка, возвращающегося с охоты крестьянина, жертвоприношение. Другие были украшены сложным геометрическим орнаментом.
В Гане до сравнительно недавнего времени сходные гирьки применялись ашантийцами. На Береге Слоновой Кости их знали бауле, аньи, аброн и некоторые другие племена акан. Еще сегодня можно встретить мастеров, умеющих выплавлять эти своеобразные гирьки в глиняных, заполненных воском формочках. В семьях вождей, во многих крестьянских домах часто хранятся большие наборы этих гирек. Но, конечно, не для возможного использования, а в качестве реликвий.
По общему мнению, самыми старыми из существующих гирек являются те, что украшены геометрическим орнаментом: спиралями, ромбами, свастикой. Впрочем, этот орнамент очень богат и не ограничивается только этими знаками. Самое интересное здесь то, что каждая из геометрических фигурок имела свое значение, выражала часто сложную и глубокую мысль. Это значение для некоторых знаков удалось восстановить с помощью орнамента, которым ашантийцы украшают свои ткани. Знаки на гирьках и тканях иногда повторяются, а «текстильщики» еще не забыли значений этих символов так же основательно, как «литейщики».