— Очень бы хотелось повидать Советский Союз, — признался Дадье. — Ведь опыт вашей страны так много значит для Африки.
Его полное лицо с умными темными глазами часто озарялось широкой улыбкой. Он интересно, остроумно говорил. К сожалению, его время было ограниченно, а я на следующий день уезжал из Абиджана и не мог воспользоваться дружеским приглашением встретиться у него дома.
В разговоре Дадье упомянул имя молодого писателя Аке Лоба. О нем мне уже приходилось слышать. Недавно он выпустил свой первый роман «Кокумбо, африканский студент», и эта книга встретила горячий прием. В ней много горечи, боли. Этот рассказ об африканце среди «белых», не понимающих и презирающих его, трудно читать без волнения.
К сожалению, мне не удалось встретить писателя, бывшего в отъезде.
Творчество Бернара Дадье и Аке Лоба представляет интересное литературное явление. И все же в целом литература страны, в особенности проза, много беднее ее фольклора. Это характерно не для одного Берега Слоновой Кости. За исключением, пожалуй, Сенегала с его плеядой даровитых поэтов и прозаиков и Камеруна, все страны, возникшие на развалинах французской колониальной империи в Западной Африке, находятся в аналогичном положении. Проза развивается медленно.
Редактор дакарского иллюстрированного журнала «Бинго» Полэн Жоакэн, задумавшись над этим явлением, выдвинул следующее объяснение: «Африка — страна поэзии по преимуществу». По его мнению, молодой африканец рождается наделенный даром поэзии, а поэзия — «это превосходное средство выражения для африканца, чьи чувства находятся на кончике языка и который стремится донести до вершин вселенной свои страдания». Мысль, может быть, и поэтичная, но ее серьезность — на обычном уровне иллюстрированных журналов. Причины много сложнее. Они — ив уровне народной грамотности, и в трудности напечататься, и в условиях идеологической борьбы.
Грамотность… На Береге Слоновой Кости и сегодня существуют районы, где лишь единицы умеют читать и писать. Талант остальных не может пробиться в большую литературу, а продолжает выражаться в фольклоре. Сколько дарований пропало и пропадает бесследно? На этот вопрос никогда не будет найдено ответа.
По сей день в Западной Африке литература существует почти исключительно на языках колонизаторов — английском, португальском, французском. Эту литературу способны читать немногие, она остается недоступной для большинства населения. Нам трудно себе представить крупное прозаическое произведение, которое автор написал бы на чужом для себя языке. Если все-таки повести и романы африканцев на французском или английском появляются, то это явление исключительное.
Да и где на Береге Слоновой Кости может напечататься начинающий автор? В стране нет типографий, способных набрать сколько-нибудь крупную повесть. Единственный выход — парижские издательства. Не приходится говорить, что только редчайшим счастливчикам удается получить признание в Париже. Следование европейским вкусам и модам, рассчитанный на угождение этим вкусам экзотизм — вот тяжелая плата африканского писателя за успех у европейских издателей.
Многие талантливые художники слова Западной Африки рассматривают свое творчество как оружие в борьбе против колониализма, за национальную независимость, а в литературном арсенале поэзия доступнее прозы. Стихотворение «оперативнее» крупного прозаического произведения, его легче опубликовать в газете либо журнале, оно быстрее дойдет до читателя.
…И вот снова дорога. Моросит дождь, и лесные деревни словно вымерли. Холодно, люди ждут солнца.
ОГНЕННЫЕ ИЕРОГЛИФЫ
Была ночь, когда самолет поднялся в воздух. Ни земли, ни неба различить было невозможно в окружающей густой черноте. Лишь где-то далеко внизу резко вырисовывались причудливо переплетавшиеся кроваво-красные линии.
На мой недоуменный вопрос сосед по кабине равнодушно заметил:
— Саванна торит…
Мы пролетели Берег Слоновой Кости, пересекли всю Республику Верхняя Вольта, скоро должна была показаться столица Нигера, а чьи-то руки продолжали перекручивать по темной ночной земле огненные нити фантастического кружева. Незабываемое, страшное зрелище…
По черной земле бесконечной сверкающей вязью была выписана история борьбы африканца за хлеб, за клочок свободного от саванны поля. Эти пожары ученые связывают с господством в земледелии подсечно-огневого метода, в далеком прошлом распространенного и в Европе. Для меня это было нечто вроде «предисловия» к тому, что предстояло увидеть в Республике Нигер.
Первое утро в незнакомой стране всегда полно нетерпеливого ожидания. Где-то в глубине души веришь, что именно этим утром встретишь нечто совершенно необычное. Немножко детское это предчувствие редко сбывается. Однако свое первое утро в Ниамее я долго не забуду.
Раньше я видел реку Нигер к югу от ее слияния с голубой Бенуэ. Расшвырнув поворотом могучих волн скалистые холмы, она прокладывала последние километры пути к океану. Еще не оправившиеся от схватки с великаном гранитные скалы понурыми грудами лежат вдоль речных берегов. Кое-где они заросли лесом, а кое-где ве тер вытачивает из них причудливые фигуры богов и ге-роев местного эпоса.
Величествен Нигер в своей излучине, где вот уже много веков он воюет с Сахарой. Пески со всех сторон окружают реку, но, сотнями заводей и каналов обходя врага, Нигер оживает среди песков зелеными просторами рисовых и сорговых полей. У Томбукту Нигер глубоко врезается в пустыню, и лишь в Бурема, пройдя еще несколько десятков километров, решается он отступить, повернуть к югу.
Но нигде Нигер не прекрасен так, как у Ниамея.
С балкона моей комнаты открывалась широкая панорама: полотно реки, желтовато-серая саванна с плоскими холмами у горизонта, город, еле видный за кронами мимоз и акаций. Ветер дул с северо-востока, и над городом, рекой и саванной висело золотистое облако тонкой пыли. Ослепительное солнце тяжело поднималось над холмами.
Это был суровый пейзаж. Все крупно, значительно. В спокойном течении реки, в просторе саванны, в бескрайней широте неба было что-то эпическое, мужественное. Природа в этих краях сурова к человеку. Однако в людях здесь, должно быть, заключена еще большая сила, они должны обладать еще большей мощью, чем природа.
По пыльной дороге, проходившей мимо гостиницы, я спустился к реке. Прямо передо мной была переправа, где несколько грузовиков и десятка полтора пассажиров ждали парома. У длинных и узких пирог, чуть в стороне, трудились рыбаки. Рядом с ними стояли женщины. Их пестро раскрашенные лица напоминали маски.
Я долго стоял у переправы. Подошел паром, к нему с шумом метнулись люди, загудели автомашины. Куда вел этот путь?
Для большинства здесь был, рубеж, граница, отделяющая родные деревни, где все было знакомо — и древние боги, и обычаи предков, и каждый клочок земли, — от широкого, незнакомого и, может быть, враждебного мира. От этого рубежа долгий путь вел на кофейные и банановые плантации Берега Слоновой Кости или на рудники и плантации Ганы. Сотни тысяч людей прошли этим путем.
Многие навсегда оставались на побережье океана, а те, кто приходил назад, приносили несколько кусков ткани в подарок родным и друзьям. Вернувшись, они не вспоминали о вынесенных унижениях, забывали о тяжести пройденной дороги и нелегком труде — это было и в родных деревнях; вечерами у семейных очагов они часами говорили о богатствах приморских городов, где люди живут в «поставленных один на другой домах»; о заработках, о красоте тамошних женщин. И когда в сентябре кончались полевые работы, новые тысячи молодых парней, подвязав к поясу тыкву — флягу с водой из деревенского колодца, переправлялись через Нигер в поисках удачи…
ЗЕМЛЯ ПРИОБРЕТАЕТ ЦЕНУ