Американский журналист Джон Гантер, объехав десяток африканских стран, изложил свои наблюдения «с птичьего полета» в громадном, больше чем на девятьсот страниц томе «Африка изнутри». Республике Нигер он посвящает ровно восемь строк. Право, было бы лучше, если бы он не написал об этой стране ни слова.
По своей территории республика в два с половиной раза больше Франции, а ее население чуть ли не в двадцать раз меньше. На севере страна начинается где-то у песков Алжира и Ливии, а на юге имеет общую границу с Нигерией и Дагомеей. Верхняя Вольта и Мали примыкают к территории республики с запада, Республика Чад является ее восточным соседом. В зоне пустыни и сахеля — полупустыни — бродят кочевые племена скотоводов — туареги, фульбе, теда. Саванну заселяют земледельцы хауса, канури, сонгаи, джерма, много мелких племен. Многоязыкая, многонациональная страна, и восемью строками Гантера немыслимо удовлетворить интерес, который она вызывает.
Как началось для меня открытие Нигера?
Через несколько дней после приезда в Ниамей состоялся большой праздник. Караваны стекались к столице со всех уголков республики. На громадных белых дрима дерах — одногорбых верблюдах — въезжали в город туареги, с лицами, затянутыми блестящими синими покрывалами. Медленно тянулась через столицу кавалерия фульбе, полтораста лет назад покорившая в священной войне — джихаде — страну земледельцев и язычников хауса и канури. Трубя в многометровые бронзовые трубы, мчались всадники в кожаных доспехах с притороченными к седлу щитами из гиппопотамьей кожи.
Мне вспомнилось, как когда-то я восторгался описаниями ловкости австралийских туземцев — охотников за страусами. Они приближались к осторожным птицам чуть ли не вплотную, замаскировавшись их оперением и тщательно подражая их движениям. На ниамейском празднике я видел охотников племени гурманче, мало чем отличавшихся от ловких австралийцев.
К головам охотников были прикреплены вырезанные из дерева головки и тонкие шеи королевского журавля. Охотники шагали, низко нагнувшись, деревянные шеи ритмично покачивались — словно шла цепочка живых королевских журавлей, редкой и осторожной птицы.
Стоявший рядом со мной французский журналист ежесекундно щелкал фотоаппаратом.
— Потрясающе! — восклицал он, делая снимок. И снова произносил: — Изумительно!
Но и самые восторженные возгласы не могут передать великолепие зрелища и его — иначе не скажешь — удивительности. Ведь перед нашими глазами разыгрывались не «живые картинки» из быта давно исчезнувших народов, а мы знали, что по городской площади проходили самые настоящие отряды султана Зиндера, верблюжья кавалерия аменокалов — верховных вождей туарегов Сахары, копейщики вождей джерма.
Вечером в ресторане я с недоверием вглядывался в сидящих вокруг меня людей в европейских костюмах; после виденного днем и эти люди, и сам ресторан начали представляться мне чем-то нереальным и почти недостоверным на берегах великой, таинственной реки.
Этот праздничный день, вся красочность туарежской кавалерии, пестрота украшений были лишь лицевой стороной отсталости страны, ее бедности, значительной даже по африканским стандартам. Три ремесленных училища. где учится меньше двухсот человек, ни одного сколько-нибудь значительного промышленного предприятия, ни одной железной дороги…
Пожалуй, нигде в Западной Африке не видишь так отчетливо, как здесь, каким мощным барьером на пути развития африканских народов был колониализм. В Дакаре мощь порта, небоскребы центра все же отчасти маскируют нищету жестоко эксплуатировавшегося сенегальского крестьянства. В Нигерии колониализмом была создана хотя бы сеть железных и шоссейных дорог (по которым вывозились богатства страны), есть кое-какие промышленные предприятия, рудники. Здесь же колонизаторы оставили после себя несколько военных баз, массовую нищету, повальную неграмотность. И только.
Когда едешь по дорогам Нигера, страна кажется бескрайней. Изредка путь может перебежать стадо жираф или антилоп. Ночами слышны вопли гиен, а охотники в придорожных деревнях знают повадки льва. Порывы ветра перегоняют по земле пепел, оставшийся после степных пожаров.
Деревни редки. Они окружены полями сорго или земляного ореха. В этих деревнях в круглых и квадратных, соломенных и глинобитных хижинах живут девять десятых населения страны. Именно эти люди, крестьяне-земледельцы и кочевники-скотоводы, заплатили самую тяжелую дань колониализму. Полуодетые, измученные, серые от пепла, устилающего их поля, они были на другом полюсе мира красочных копейщиков и всадников в снежно-белых тюрбанах. Они же и сердце этого мира.
Чтобы хорошо узнать жизнь этих людей, нужны годы.
Многие из европейцев, кого мне приводилось встречать здесь, говорили:
— Они счастливы. Конечно, они живут бедно, но ведь им почти ничего и не требуется.
Те, кто умнее, доказывали ту же мысль иначе:
— Посмотрите, как жизнерадостны их танцы, как расцветает ярким узором все, к чему прикасаются их руки! Разве несчастный, подавленный жизнью человек может породить столь жизнелюбивое искусство?
И потом впивались в мои глаза взглядом, ожидающим согласия с этим «сокрушительным» аргументом.
Талант народа… Вот тесный и безжалостно солнечный базар города Агадеса в Сахаре. В темных лавчонках. прижавшихся к стенам домов, сидят окруженные грудой товаров чернолицые торговцы. Они продают и серые плиты каменной соли, и длинные стальные копья с бронзовой насечкой, и сделанные местными мастерами тяжелые, серебряные, со стреловидными концами кресты — любимое украшение модниц пустыни. Медленно, молчаливо выбирают товар и долго, упорно торгуются туареги. Со стороны трудно понять, почему с такой внимательной тщательностью они перебирают седельные мешки, кожаные подушки, сбрую, — столь красиво, столь добротно все, что предлагает лебезящий торговец. Наверное, они видят что-то незаметное для чужого, не так наметанного глаза.
Действительно, красиво все, что создается нигерским ремесленником. Может быть, потому, что каждая линия орнамента, выбираемого ткачом для покрывала, каждый узор, которым горшечница украшает глиняные кувшины и миски, прошли многовековое испытание народного искусства.
Но счастливы ли здесь люди, правы ли те, кто упрямо уверял меня: «Этим людям мало нужно»?
Все лучшее, что производит земля нигерской саванны и руки нигерских ремесленников, собрано на рынке Зиндера, прежней столицы страны и крупнейшего торгового центра недалеко от границы с Нигерией. Плетенные руками женщин — пестрые овальные циновки расстелены прямо по рыночной пыли. Целый ряд образуют торговцы калебасами — ярко расписанной геометрическим узором африканской посудой из местной тыквы. Пряный запах мяты, каких-то неведомых специй и трав окружает лотки торговок зеленью. Но главное богатство рынка — земляной орех, фиолетовые, розовые и буро-красные груды которого вывалены на утрамбованные площадки.
Вокруг этих груд постоянно крутятся какие-то люди. В белых и синих пышных «бубу» они напоминают птиц, слетевшихся на падаль. Я познакомился с одним из этих людей.
Меня поразила жестокость его желтого, запавшего лица с узкими щелками холодных умных глаз. Разговаривая, он улыбался настороженно и льстиво. Потом мне шепнули, что этот человек сделал состояние, продавая рабов и рабынь в гаремы владык Аравийского полуострова. Теперь он торгует только арахисом, сбывая в соседнюю Нигерию три-четыре тысячи тонн ежегодно.
Крестьянин сонгаи.
От него зависит процветание страны
Земляной орех — сравнительно недавний пришелец на полях крестьян. В 1945 году зона саванны продала всего девять тысяч тонн арахиса, а в 1957 году урожай составил больше двухсот тысяч тонн. Чем объяснить стремительность распространения этой культуры по саванне? Арахис нашел спрос на мировом рынке, и крестьяне вкладывали в его разведение всю свою надежду как-то повысить свой жизненный уровень.