— История со стариком обрадовала меня. Я убедился, что люди слышат наш голос и понимают постепенно свои новые права. Но мне приходилось не раз сталкиваться с такими случаями, когда рабы сами отказывались уходить от прежних хозяев. Они говорили мне: «Как мы сможем прожить одни? Куда мы денемся, уйдя от хозяина?» Это было обидно, горько слышать.
Мне запомнились рассуждения коменданта о том, как века кабалы ослепили людей и заставили постепенно забыть, что в жизни существуют тысячи путей, которыми можно идти. Покорность стала традицией, инерция существования — законом.
Неужели все-таки правы в своем безверии те двое парней из министерства информации? Неужели не хватит у страны силы освободиться от застарелой косности и от европейских хищников? Мои размышления прервали. Пора было следовать дальше.
Тиллабери, куда мы направились, отдохнув после долгой дороги, расположен на самом берегу реки. Местное население состоит по преимуществу из сонгаи — этого своеобразного народа, связавшего всю свою жизнь с жизнью Нигера. Руш здесь знал всех и каждого и приготовил нам хороший сюрприз — выступление известнейшей в этих краях певицы.
Я по сей день сожалею, что тогда же не записал ее имени. Наверное, не сделал я это потому, что внешность певицы показалась мне заурядной. Она была типична для женщины из торговой семьи — в мочках ушей ряды золотых колечек, лицо татуировано, глаза чуть подведены синей краской. Обращали внимание лишь живой умный взгляд, в котором читались и приветливость, и гордость, и доброта. Без долгих упрашиваний певица согласилась продемонстрировать нам свое искусство и начала петь.
Иностранцу бывает трудно оценить и песни, да и саму манеру петь народа совершенно чужой для него культуры. С молоком матери мы впитываем звучание родных мелодий, теплоту родного языка, нежность и силу его интонаций. Может быть, именно через песню, хорошую народную песню, к нам впервые приходит ощущение родины, ощущение своей внутренней глубинной связи с миллионами других людей, над колыбелью которых звучали эти же слова и эта же мелодия. Естественно, что мы склонны считать то, что нам особенно дорого и близко, лучшим, иногда растрачивая способность верно понять новое и необычное, с чем сталкиваемся у других народов.
Так и я сначала не нашел привлекательными странные гортанные звуки, тягучую и в то же время напряженную мелодию песни, которую первой исполнила певица. Но мне все же бросилось в глаза, как сильно поглощена песней она сама. Певица словно слушала свой внутренний голос и делала только то, что нужно, чтобы выпустить его на волю. Нас она не слышала и не замечала.
С каждой новой песней разрушалась преграда непривычного, отделявшего ее от слушателей. Сначала певицу слушали, потому что она была — экзотика, теперь — подчиняясь ее таланту. Руш коротко пояснял содержание отдельных песен — несчастная любовь, тоска по родному дому, красота девушки. Две песни говорили о прошлом — государях империи сонгаи.
Импровизированный концерт на берегу реки продолжался свыше часа. От имени нас всех Жан Руш поблагодарил певицу. Улыбнувшись, она сразу же ушла, но мы еще долго спорили, снова и снова возвращаясь к только что пережитому наслаждению от большого искусства. С насмешливой улыбкой знатока прислушиваясь к нашим восторгам, Жан заметил:
— Она действительно прекрасная певица. Но есть две-три не менее, если не более, талантливых.
Дорога назад обычно бывает длиннее, чем раньше, при пути вперед. Устав после долгой поездки, мы стали замечать и едкую дорожную пыль, и тряску на многочисленных ухабах, и жестокость металлических сидений автомобиля. Ниамей словно отодвинулся на добрую сотню километров, и те из нас, кто не смог задремать, нетерпеливо пересчитывали остающиеся до возвращения в столицу часы и минуты. В ночной темноте машина подъехала наконец к гостинице.
С трудом передвигая ноги, добрался я до своей комнаты. Немедленно в душ, чтобы смыть дорожную грязь, и спать, спать. Завтра еще один напряженный день…
Но сон не шел. В мертвой тишине гостиницы я явственно слышал голос певицы, встреченной в Тиллабери, перед глазами вставали шалаши белла, их лица. Мысли снова и снова возвращались к разговору с молодыми ребятами из министерства информации. Мне казалось, что во время поездки я узнал что-то очень важное, что следовало бы сказать этим парням при следующей встрече.
Конечно же, это были песни о былом величии сонгаи, чья империя охватывала громадные территории вдоль Нигера. Владыка Гао, столицы этой империи, аския Мохаммед, правивший с 1493 по 1529 год, расширил границы государства от Сегу на западе до гор Аира на востоке. Ослепший в последние годы жизни, он был свергнут с престола и сослан на остров на Нигере собственным сыном Муссой.
Созданное Мохаммедом государство оказалось непрочным. Его раздирали и междоусобицы борющихся за престол принцев, и взаимная вражда покоренных народов. Когда в 1591 году на границах империи появилась колонна марокканцев под командованием паши Джудера, то в первых же боях армия сонгаи была разбита наголову. В конце того же года последний аския Мохаммед Гао попал в западню к марокканцам и был уничтожен вместе со своей многочисленной свитой. После его смерти империя буквально рассыпалась на десятки соперничающих между собой княжеств.
В народной памяти не задержались эти годы бедствий. Напротив, годы славы не забыты. В Африке часто фразы о былом величия, о прошлом расцвете звучат как заклинания против зол и испытаний нынешнего дня. Но то. что живо в народном сердце, нельзя сравнить с выспренней демагогией отдельных политиканов. Живая в народе гордость своим прошлым не позволит ему и сегодня смириться с гнетом, с отсталостью. Собственная история учит его свободолюбию, подталкивает к прогрессу.
И здесь, в Нигере, как ни трудно это было, нашлись люди, поставившие целью возрождение родины. В Ниамее работал Сайфулай Диалло, ныне председатель Национального собрания Гвинеи, а в те годы скромный почтовый служащий — один из зачинателей профсоюзного движения страны. В первые послевоенные годы в Нигерии стало популярным имя сельского учителя Амани Диори, организатора одной из первых политических партий в этих местах. Позднее в рядах национально-освободительного движения произошел раскол на два враждующих крыла, и эта вражда на несколько лет омрачила историк? страны. Однако главное уже было сделано.
В самом народе пробудились силы, которые нельзя остановить. Если первыми заговорили о национальном достоинстве, о возрождении страны интеллигенты, служащие, то сейчас этот разговор подхвачен деревней — ранее забитым и бесправным крестьянством.
Есть одно объективное, неоспоримое в своей сугубо материальной вещественности свидетельство пробуждения крестьянства — это триумфальное шествие транзисторного радиоприемника по африканской деревне. Маленький металлический ящичек связал ее с остальным миром, откуда широким потоком хлынул поток разнообразной, будоражащей умы информации.
Далеко не каждый из нигерских крестьян мог позволить себе покупку транзистора при всей его сравнительной дешевизне. Но радиоприемники приносили с собой возвращающиеся из Ганы отходники. Их приобретали работающие в деревне мелкие чиновники. Они появились в домах сельских старшин. Обладание транзистором выделяло человека, выдвигало его в центр общественного внимания, что также подталкивало многих на покупку хотя бы самой примитивной модели «говорящей коробки».
Ни одна газета никогда не доходила в Нигере до такой «глубинки», как в последние годы транзистор. У печатного слова была одна непреодолимая преграда — сплошная неграмотность народа. А слушать радио может каждый. Раньше часто говорили, что африканский крестьянин нелюбопытен, что его интересуют только дела своей деревни. Появление транзистора опровергло эти заключения. Обнаружилось — для некоторых неожиданно, — что у крестьянина желание знать, что же происходит как раз за пределами родной деревни, очень сильно.