Отдохнув, мы сели обсудить наш план знакомства с Киндией. Мой друг заметил, что самым интересным было бы повидать Пастеровский институт. «Там громадный террариум с самыми редкостными змеями», — говорил он. Я предложил также познакомиться с местным крашением тканей. Обе идеи были одобрены единогласно.
Крашение тканей в Киндии — исключительно женское дело, как ткачество — занятие мужское. Мужчины очень ревностно следят за своей монополией, женщины, со своей стороны, ядовито высмеивают мужчин, которые решаются им перейти дорогу. После долгих поисков Мамаду нашел наконец одну женщину-красильщицу. Без его помощи я, вероятно, так и не смог бы удовлетворить своего любопытства.
Она приняла нас очень доброжелательно, очень гостеприимно. По ее словам, в работе ей помогали — старшая дочь и сестры. Она показала нам черные шары индиго. Мы увидели, как эти шары распускают в больших чанах. Мастерица объяснила, что одни ткани туго свертывают и погружают в чан. Там ткань пропитывается краской неравномерно, так что образуется определенный рисунок. В других случаях краска наносится на деревянные дощечки с узором и потом «печатается» по ткани. Постепенно всю ткань покрывает очень простой — из линий или мелких квадратиков синий узор.
— А почему только женщины занимаются этим делом? — спросил я. Мастерица посмотрела на меня с некоторым недоумением:
— Но ведь это не мужское дело.
Люди редко могут объяснить, как сложилась та либо иная традиция. Они слепо ей подчиняются, не слишком задумываясь о причинах своей покорности. Так и в Гвинее. Наверное, столетия, если не тысячелетия назад сложилось здесь разделение трудовых обязанностей между мужчинами и женщинами, и все это время только женщины занимались гончарным делом, крашением тканей. огородами, сбором хвороста в лесу, посевами. Мужчины же были ткачами, кузнецами, столярами, расчищали лес под поля. Ни мужчины, ни женщины не осмеливались выйти за определенный традицией круг обязанностей, каждый рабски повторял то, что делали его деды и бабки. Этим распределением трудовых обязанностей, расписанных до мельчайших подробностей, как паутиной, было опутано традиционное африканское общество, и потребовались десятилетия современной истории с ее бурными потрясениями, чтобы положение стало изменяться.
Я не знаю, как сложились у многих народов Тропической Африки эти традиции разделения труда между мужчинами и женщинами, даже между поколениями — с детского возраста до старости. Наверное, когда-то на заре человечества эти обычаи были выработаны обществом для своего сплочения в единый трудовой организм. Иначе оно погибло бы, оно не стало бы обществом. Может быть. Но сегодня давний смысл обычая выветрился, осталась косность, связывающая людям руки. Остался позор, покрывающий каждого, кто брался не за свое дело.
Мы пробыли у красильщицы еще некоторое время, полюбовались ее тканями. Она была настоящей художницей, и нам было — приятно искренне расхваливать то, что мы видели. От нее мы узнали, что после независимости все мастерицы Киндии объединились в кооператив. На прощание и Мамаду и я купили по куску ткани с рисунком ее работы.
Наша встреча затянулась, и было, пожалуй, поздно ехать в институт, который находился в нескольких километрах от города. Вечер, тихий, прохладный, мы провели сидя на скамье у гостиницы. У Мамаду оказалась с собой гитара, и он вполголоса напевал то модные французские песенки, то песни родного народа. Сладковато пахло неведомыми цветами, могучий хор цикад аккомпанировал гитаре. Мы мало говорили, но, пожалуй, именно в этот вечер стали друзьями. Было около полуночи, когда мы разошлись по номерам. Голова моя кружилась от усталости.
На следующий день коридорный с трудом разбудил нас. Но проснулись мы хорошо отдохнувшими, готовыми к новым впечатлениям, к новым встречам. Скорее на свидание со змеями, — смеясь, подгоняли мы друг друга за завтраком.
Пастеровский институт в окрестностях Киндии окружен громадным парком. В сопровождении одного из институтских работников мы побывали у террариумов, где были собраны десятки змей. Хотя некоторые из них были очень велики, различить их среди мелких кустарников, на камнях, в сухой листве было почти невозможно. Одни лежали свернувшись в кольца, другие вяло куда-то ползли. Но в их серо-коричневых телах чувствовалась стальная сила.
— Не обманывайтесь, — говорил нам ученый. — Эти змеи могут быть страшно быстры.
Вместе с ним мы прошли к клеткам. За тонкой сеткой мы увидели угольно-черную, словно выточенную из антрацита кобру, тонкую, как хлыст, изумрудно-зеленую банановую змею. На некоторых клетках за сеткой виднелось стекло.
— Здесь помещены плюющиеся змеи, — пояснял наш гид. — Они плюют ядом в глаза, никогда не «минуя цели. Человек слепнет.
Змеи шипели. О стекло разбивались капли яда.
— Кто вылавливает этих тварей? — спросил я.
— Специалисты охотники. Пойдем, может быть, кто-нибудь из них придет сегодня.
Нам повезло. У входа в институт стоял худой, в рваном костюме мужчина. В руках он держал старенькую, когда-то черную, а теперь рыжую шляпу. У его ног лежал шевелящийся мешок.
— Ну, что ты принес сегодня? — обратился к нему наш спутник.
Тот нагнулся, развязал мешок и, когда оттуда появилась змеиная голова, схватил змею за шею и целиком вытащил из мешка. Мы с Мамаду в ужасе отшатнулись. А охотник протянул змею ученому, который что-то вымолвил на латыни.
— Гадюка, — пояснил он нам. — Получится чудесная сыворотка.
Поблагодарив за возможность осмотреть институт, мы направились к машине.
— Хорошо, что мы не приехали сюда вечером. Ночью не заснули бы, — лишь наполовину в шутку заметил Мамаду.
ДОРОГА НА КАНКАН
После Киндии дорога поднимается в гору. Она делает это медленно, как бы с большим напряжением, то отступая вниз, то резким рывком взбираясь на кручи.
Климат же меняется стремительно. За немногие часы переносишься из тропиков, где влажная жара буквально тисками сдавливает горло, в мир, где царит мягкое, в меру жаркое и в меру прохладное вечное лето. Цветы обретают запахи, которых были лишены на побережье. Не затуманенный испарениями воздух становится прозрачен, и далекий горизонт — как занавес, по которому художником-натуралистом нарисованы слишком зеленые холмы и неправдоподобно голубое небо.
Не меняется только дорожная пыль. Я долго не мог понять, почему шоферы в Африке любят стремительную езду. Но, выехав из Киндии, мы с час не могли обойти едущий впереди грузовик. Мамаду ругался, что есть силы выжимая газ, но как только шофер грузовика видел, что мы приближаемся, он перегораживал нам путь. Когда наконец Мамаду сумел как-то его обойти и мы посмотрели друг на друга, то ужаснулись: в машине ехали два краснокожих индейца с рыжими волосами. Пыль из под колес грузовика толстым слоем покрывала наши лица, одежду.
Спасение — в скорости. Нужно всегда быть первым. Конечно, и тогда не избавишься от пыли совершенно, она все равно забьет машину. Но если скорость велика, ее основная масса останется сзади. Другое дело, когда впереди идет другая машина. В этом случае шофер или замедляет движение, пока не отстанет на пыленедоступное расстояние, либо начинаются автогонки. Второе решение более соответствует темпераменту африканского шофера, и придорожные кюветы по всему континенту хранят немало следов гоночных неудач. Перевернутые машины напоминают, что даже в облаках удушливой красной «пыли не следует терять спокойствия и выдержки.
Поэтому, оставив грузовик позади, мы оба вздохнули с облегчением. Скоростная езда по крутым горным дорогам — удовольствие для избранных, к числу которых мы не принадлежали. Сразу же сбавив газ, Мамаду почувствовал себя свободнее и замурлыкал какую-то песенку. А я начал оглядываться по сторонам, любуясь открывающимися ландшафтами. В них не было — ничего экзотического, необычного. Тем роднее казались эти луга со стадами коров, небольшие бедные деревушки там и здесь, заросшие камышами речки. Мир вокруг дышал покоем, казался идиллически прекрасным.