Он улыбнулся:
– Меня, Кромптон, удерживает от высказывания моих взглядов не столько скромность, сколько соображение, что я неоднократно становился свидетелем тому, какой вред могут причинить люди, выступающие со своим мнением, когда они располагают фактами лишь частично. Лучше уж держать язык за зубами, чем разбрасываться словами, не заботясь о том, на какую почву они могут упасть.
Деверо рассмеялся.
– Но вы наверняка знаете об убийстве Жана Розе, – заметил Кромптон, – невинного человека, которого застрелил во время богослужения член тулузской городской стражи, учрежденной якобы ради защиты гугенотов? И о нападении на протестантов на площади Сен-Жорж?
Пит твердо выдержал его взгляд.
– Я прекрасно осведомлен о положении дел в Тулузе. Я был там и могу вам сказать, что гибель Розе, хотя и трагическая, была случайностью. И, несмотря на это, солдата, который был к этому причастен, арестовали.
– Но такое было не только в Тулузе, – не сдавался Деверо. – Одну ревностную гугенотку, повитуху, насколько я слышал, нашли убитой в собственной постели в деревушке Пивер. Всё ее преступление заключалось только лишь в том, какую веру она исповедовала.
– Пивер… – задумчиво пробормотал Мишель. Он попытался подняться, но ноги отказались держать его. Пит бросился ему на помощь, тот замахал на него руками. – Это пройдет, это пройдет.
– Что вы на это скажете, Рейдон? – осведомился Кромптон.
– Я не знаю ничего про Пивер, – ответил Пит, гадая, почему Мишель неожиданно пришел в такое смятение. – Что я знаю, так это что положение наших братьев и сестер по протестантской вере разнится от края к краю, отсюда и мое нежелание давать какие-либо советы. То, что верно для Тулузы, может быть совершенно не верно для Каркасона.
– Значит, вы согласны, – заключил Деверо, – что мы должны сидеть сложа руки и ничего не предпринимать?
Пит изумился самоуверенности этого юнца, которая не вязалась ни с его молодостью, ни с разгульным видом.
– Если вы спрашиваете, согласен ли я с тем, что восприятие нас как нападающей стороны несет в себе опасность, – ответил он, тщательно подбирая слова, – то да, я с этим согласен. Это лишь подкрепит существующее против нас предубеждение и породит волну новых гонений. И среди католиков при дворе есть такие, кто поддерживал январскую амнистию для заключенных гугенотов, в результате которой многие наши товарищи были выпущены из тюрем на свободу.
– Я… – Мишель задохнулся; Пит терпеливо ждал, когда его друг отдышится. – Численное преимущество не на нашей стороне, – наконец выговорил он. – Не стоит замахиваться на большее, чем мы можем добиться.
– И что же тогда нам делать? – осведомился Кромптон. – Упасть на колени, как монашки, и молиться, чтобы все было хорошо? Вы так считаете? Рейдон, что вы на это скажете?
– Я считаю, что мы все должны ждать и надеяться, что эдикт будет полностью приведен в исполнение и ситуация уляжется.
Глаза Кромптона сузились.
– А если не уляжется?
Пит вновь покосился на Мишеля, но ответил честно:
– А если не уляжется, тогда мы будем вынуждены действовать. Если перемирие долго не продержится, если нас лишат даже наших ограниченных прав и свобод, мы будем бороться за них.
Деверо улыбнулся, на мгновение продемонстрировав кончик языка.
– Выходит, месье Рейдон, мы с вами заодно.
– Это призрачная иллюзия, – прошептал Мишель, – считать, что мы можем пойти войной против Католической церкви и надеяться победить. Единственный наш шанс на выживание – в том, чтобы принять то, что нам предлагают. Если дело дойдет до войны, мы потерпим поражение и потеряем все.
– Ни до какой войны дело не дойдет. – Пит положил ладонь на локоть друга. – Война не в интересах ни одной из сторон.
– Мне нужно на воздух, – неожиданно произнес Мишель. – Кромптон, Деверо, прошу меня простить. Пит, был очень рад снова тебя увидеть.
Он взял свою шляпу и на нетвердых ногах вышел из комнаты.
Пит двинулся за ним:
– Друг мой, подожди!
Мишель остановился, держась за перила:
– Тебе нужно сделать дело. Возвращайся обратно.
– На это уйдет пять минут, а потом мы с тобой сможем поговорить. Скажи мне, где тебя искать.
Мишель заколебался, потом покачал головой.
– Слишком поздно, – проговорил он негромко и тяжело зашагал по лестнице.