Я уехала бы из замка, но пока не могу рисковать. Хотя здоровье моего мужа расстроено, подорвано слишком сильно, чтобы даже самому искусному аптекарю под силу было его восстановить, в отсутствие тех ухищрений, которые мне приходится прикладывать, чтобы его уста оставались сомкнуты печатью молчания, он все еще может заговорить. Если он изобличит меня – я пропала. Его тело мало-помалу привыкает к яду, и он иногда вскрикивает по ночам.
Поэтому пока я вынуждена остаться и заняться приготовлениями к вдовству. Когда он умрет, я отправлюсь к моему любовнику. Мы с ним идеально дополняем друг друга, я и он, хотя он делает вид, что не знает этого. Все, что есть в наших душах благородного и праведного, совпадает до мелочей.
Было время, когда закоулки замка давали нам необходимое уединение, но есть ведь и другие места. Когда я связываю его запястья шнурами из красного бархата, – это союз равных. Наслаждение и боль. Как учит нас Господь, каждый из нас должен страдать, чтобы возродиться заново.
Я расскажу ему о существе, которое растет внутри меня. Об этом даре Господа. Он будет доволен.
Глава 17
Мину поднялась с ощущением, что все еще не до конца проснулась, и настежь распахнула ставни. Она и не помнила, когда в последний раз спала так долго и так крепко.
Бледная дымка, висящая над Ситэ, заволакивала светлый лик солнца, но небо вдали было ясным, а воздух свежим. Мину вдруг почувствовала, что ее переполняет надежда. Был первый день марта. Ее время целиком и полностью принадлежало ей самой. После мессы они с Алис пойдут в Триваль, на конюшню, и выведут Канигу, верную буланую кобылку их отца, прогуляться.
Девушка очень удивилась, обнаружив Алис с Эмериком в кухне одних. Они пили подогретое молоко из широких глиняных чашек. На столе лежала коврига свежего хлеба и горка только что сбитого масла на деревянной дощечке, влажно поблескивал квадратный кусок медовых сот.
– Доброе утречко, цыплятки, что-то вы сегодня вскочили ни свет ни заря.
Алис покачала головой:
– Это ты заспалась. Уже двенадцатый час. Ты проспала мессу.
Мину обвела взглядом кухню, внезапно сообразив, что еще зацепило ее взгляд. Кресло у очага пустовало.
– А где папа? – спросила она.
– Он ушел на улицу, – пожал плечами Эмерик.
– Чудесная новость. А куда он пошел?
Мальчик снова пожал плечами и натянул сапоги.
– Я не знаю.
– Он ушел с какой-то пожилой дамой, – сообщила Алис, переворачивая свою чашку вверх дном, чтобы допить последние капли молока. – Это она принесла нам мед.
– А эта дама не сказала, как ее зовут?
– Я забыла. – Малышка нахмурилась. – У нее на голове сбоку была шишка величиной с яйцо. Дама сказала: ты знаешь, что она должна зайти.
– А, мадам Нубель! Да, я ждала ее, только не так рано.
– Я же сказала тебе, глупенькая. Уже почти полдень. Ты проспала все утро, поэтому мадам Кордье… – Алис просияла. – Кордье, вот как, она сказала, ее зовут, а вовсе не Нубель!
Мину перевела взгляд с сестры на брата:
– Так Нубель или Кордье?
Эмерик, уже стоявший на пороге, остановился.
– Отец назвал ее Кордье. «Мадам Кордье» – так он сказал, и голос у него был озадаченный. Тогда она возразила: «Разве ты забыл, Бернар, теперь меня зовут Нубель», – и это меня не удивило, потому что она была старая-престарая. У нее, наверное, было несколько мужей. – С этими словами он улизнул в коридор.
– Эмерик! – окликнула Мину брата. – Эмерик! Вернись сейчас же! Мне нужно, чтобы ты…
Ответом ей был стук закрывшейся двери.
– Эта дама показалась мне очень доброй, – сказала Алис. – Я зря пригласила ее войти?
– Вовсе нет, petite. Она добрая женщина и наша хорошая соседка из Бастиды. – Мину улыбнулась. – Но папа точно не сказал, куда они идут?
– Точно. Он сказал только, чтобы мы никуда не уходили, пока ты не встанешь. И чтобы Эмерик следил за очагом, а то огонь потухнет.
Сестры как по команде посмотрели на уже подернувшиеся пеплом угли, свидетельствующие о том, что Эмерик с поручением не справился.
– Он такой своенравный, – серьезно сказала Алис.
– «Своенравный»! И где только ты услышала такое слово?
– Мама Мари вчера сказала его папе.
Мину покачала головой: