Все это заняло немало времени. Но вот жидин удалился, уводя полон, а после его ухода на столе, где с двух сторон сидели оба брата Свенельдичи, осталась россыпь серебряных скотов и ногат. Отсюда вождям предстояло взять десятую часть, чтобы поделить остальное на двадцать частей.
– Отвезли бы мы их сами в Царьград, вдвое больше получили бы! – Лют повертел в пальцах потертую ногату. – Ну да кляп с ними! К весне у нас полону будет столько, что Тородд умается лодьи долбить!
Он смотрел на кучку серебра так, будто надеялся взглядом заставить ее вырасти в десять раз. А лучше в двадцать. Лют не раз видел и держал в руках куда больше и серебра, и золота – после сбора деревской дани Свенельд отправлял с ним в Царьград или Самкрай сотни куньих шкурок, из которых каждая стоит две с половиной ногаты, или бобровых – на ту же цену пара. Но сейчас перед ним лежали его собственные скоты, честно взятые с добычи.
– Не тужи, что пока не много, – Мистина легко угадал его мысли. – Я в свой первый поход – на уличей – пошел когда-то с отцом. И когда я взял свою первую добычу, ее взяла отцова удача, не моя. А это – твоя. Она у тебя есть. Это доказано делом. Ты привез добычу и не потерял ни одного человека. Ты начинаешь приобретать славу удачливого вождя, и вот увидишь – к тебе начнут проситься.
Он оказался прав: едва по Киеву разошлось известие об ударе Свенельдича-младшего на Малин, как появились отроки – сыновья русов и полян, кто желал наняться к нему. Пока Лют был вынужден им отказывать: его средств не хватило бы дать им оружие, а пользоваться щедростью брата он не хотел. Но славы ему досталось: приходя к Мистине выпить пива, старые Ингваровы хирдманы и бояре киевские смотрели на него с одобрением и не жалели похвал. Лют понимал: они хвалили бы каждого, кто сумел бы хоть как-то пощипать древлян. Но он не упустил подброшенный судьбой случай, а этим и правда можно было гордиться.
Через день, утром, когда Лют во дворе еще обменивался последними ударами тупого топора с Алданом, братовым десятским, Мистина вышел из избы и окликнул его.
– Держи, – он вручил Люту меч, один из своих, с рукоятью черного дерева, с серебряным набором, с узором из черненых мелких отверстий на яблоке и перекрестье. – Поверти. Привыкай к весу. Алдан покажет. Как привыкнешь, будешь прутья рубить.
И уехал с четырьмя телохранителями на княжий двор, где проводил часть всякого дня. Лют ошалело смотрел ему вслед, ощущая в руке непривычную тяжесть меча. Потом взглянул на него, как на живое существо, с которым предстоит познакомиться и – очень важно – подружиться.
Мистина хочет, чтобы к тому дню, когда младший брат получит собственный меч, он уже умел им пользоваться. Меч ведь берут не для того, чтобы неумелым обращением опозорить дорогое и благородное оружие. И вот эта его вера в грядущий успех была Люту дороже, чем куча серебра хоть во всю избу.
Не все в Киеве обрадовались успеху Свенельдича-младшего. «Привыкай, – улыбнулся Мистина. – Так весь век и будет».
Лют мог бы радоваться тому, что у него теперь имеются завистники – слава богам, есть чему завидовать. Однако дело оборачивалось худо. Мистина рассчитывал, что успех одного из Свенельдовых сыновей притушит недовольство среди киевской знати, но ошибся.
– Поедешь со мной к Эльге? – спросил Мистина утром, дня через три после победоносного возвращения брата. – Она сказала, у бояр есть к нам разговор.
По лицу его Лют сразу угадал: разговор неприятный. И Мистина сказал «к нам», а не «ко мне», как оно, скорее всего, и было. Поэтому Лют сразу кивнул, хотя сам лучше бы остался и еще повертел мечом. Он восхищался ловкостью, с какой своим оружием владели Мистина, Альв, Ратияр, Алдан… За клинком в их руках порой было невозможно уследить – так быстро он двигался, казался летучим змеем из железа, которого человек лишь поймал за бронзовую голову и едва удерживает близ себя. У троих старших Свенельдовых оружников тоже были мечи; подражая им, Лют еще в детстве играл палкой навроде этого: вращая кистью, вращая локтем, перед собой, сбоку, над головой, за спиной, перебрасывая из руки в руку… В обращении с палкой и с деревянным детским мечом он достиг немалой ловкости, но настоящий меч – это другое дело. Он казался живым, в нем была часть души хозяина, и Лют жаждал, чтобы у него в руках поскорее оказался не братов, а свой собственный меч – верный спутник будущих битв до самой могилы.